Даже в темноте ночи было отчетливо видно, что лицо человека в черной куртке стало злым, а рука невольно дернулась к висящей на поясе кобуре.
— Будь мы сейчас в Берлине, а не в этих забытых и богом и чертом местах, и не знай я, что вас почтил своим высочайшим доверием сам…
— Но в том-то и дело, что мы в Южной Америке, — перебил эсэсовца «герр доктор». — Неужели вы не способны понять, что мы находимся сейчас здесь, в этой проклятой дыре, а не дома именно из-за того, что уставы и инструкции заменили таким, как вы, логику? Игре конец, на сегодняшний день все проиграно. Единственное, что можно еще постараться спасти, — это будущее. А на это способен лишь гений ученого… Мой гений!
Голос «герра доктора» приобрел жесткий и несколько самовлюбленный оттенок. Этим голосом ясновидца он и завершил свою тираду:
— И в следующий раз решающее слово будет принадлежать именно ученым. В этом я уверен, и прекратим бесполезную в данной ситуации дискуссию. Я возвращаюсь в бункер. Вы же, штандартенфюрер, прикажите включить освещение и оставайтесь руководить разгрузкой. «Каждому свое» — как было начертано над вратами того чудесного заведения, где мы имели удовольствие встретиться впервые.
— Слушаюсь! — рявкнул человек в черной куртке, но еще долго провожал злым взглядом «герра доктора».
Название места, где доктор Крафке познакомился с незначительным тогда эсэсовцем, ныне штандартенфюрером Райхером, стало символом безысходного кошмара для миллионов, но для Эрнста Крафке оно действительно звучало чудесно. Крафке был ученым и обладал острым аналитическим умом, редкой интуицией, энциклопедическими знаниями, фанатической трудоспособностью. А совесть как таковая виделась ему лишь сковывающим смелый полет мысли анахронизмом.
«На протяжении всей истории человечества более умный и сильный всегда давил более слабого и глупого, — нередко повторял он в беседах с приятелями и сослуживцами. — Поэтому вечно будет существовать элита, которая, если ей это необходимо, ставила и будет ставить над чернью любые угодные ей опыты и эксперименты».
Интуиция всегда точно подсказывала Крафке необходимый для решительных действий момент. Уже на третий день после поджога рейхстага все газеты Германии обошло краткое, энергичное заявление молодого, но уже известного в научных кругах своими теоретическими работами доктора Крафке.
«Научный мир страны сплотился вокруг фюрера, — писал он. — В этот суровый час, когда судьбам страны бросают вызов силы мировой большевистско-еврейской плутократии, ученые великой Германии должны решить, с кем они. С олицетворяющей здоровый дух нации партией великого фюрера, несущей новый порядок переустройства мира, или с неполноценными болтунами-интеллигентами, разводящими слюни над абстрактными понятиями свободы, чести и совести.
Честно и справедливо лишь то, что служит делу великого немецкого народа. Ученый! Великая Германия нуждается в тебе! Выполни же и ты свой долг!»
Доктор Крафке рассчитал верно. Пылкие и, что немаловажно, грамотно изложенные излияния ученого с именем пришлись как нельзя кстати доктору Геббельсу. Новоиспеченный член НСДАП Крафке вскоре вступил и в СС. А год спустя, после того как он в обход всех инстанций подал лично фюреру секретную докладную записку, в лагере, на воротах которого помещалась надпись «Каждому свое», появился «особый сектор 88», усиленно охраняемый ротой эсэсовцев под командованием штурмфюрера Райхера. Возглавлял сектор штурмбаннфюрер СС Крафке.
Крафке предпочитал, чтобы подчиненные обращались к нему «герр доктор», и за все время работы в концлагере ни разу не надел эсэсовского мундира. Даже на доклады в Берлин, где приходилось бывать довольно часто, он позволял себе ездить в штатском. Ему была не по душе вся эта эсэсовская параферналия, детские игры в золотые значки и почетные кинжалы. «Надо дело делать, — считал он. — А то, увлекшись всевозможной мишурой, его можно и проиграть».
Ни при каком другом режиме он никогда не получил бы таких широчайших возможностей для своих исследований. Кто еще, кроме нацистов, предоставил бы ему неограниченное право проводить массовые эксперименты на людях? Через его сектор прошли за эти годы тысячи. Все они, слава богу, мертвы. О результатах Крафке знают разве что только ассистенты, но и их, когда придет время, тоже можно отправить в печь.
А если бы об этих результатах стало известно, научный, да и не только научный, мир был бы потрясен.
Приносило ли это Крафке удовлетворение, гордость? И да и нет. Ведь не только об этом мечтал он, когда писал обращение к ученым Германии, когда вступал в НСДАП. Он хотел, он жаждал, он страстно желал гораздо большего — власти. Власти мыслящей элиты над бестолковой, варварской чернью.
Каков же итог? Крафке должен был признать, что итог пока еще очень далек от замысла. Он, гений, каких было мало в истории, человек, добившийся, казалось бы, невозможного, вынужден прислуживать всякой истеричной швали, сам при этом оставаясь на вторых, если не на третьих ролях.
«Что же, надо опять ловить нужный момент, — твердо решил для себя „герр доктор“. — Иначе будет слишком поздно, и все мои планы и мечты так и останутся невоплощенными…»
Наконец такой долгожданный момент настал.
К весне 1944 года ему, как человеку здравомыслящему, стало ясно, что исход войны уже предрешен. Пусть Геббельс сколько угодно обманывает и немцев и себя. Пусть Гитлер продолжает шаманить на митингах. Кто-кто, а уж Крафке великолепно понимал все.
Интуиция подсказала ему, что именно сейчас его выслушают и поймут. Сунься он со своим проектом еще полгода назад, несдобровать бы ему наверняка. Но сейчас можно не только попробовать осуществить свой замысел, но и под не вызывающим подозрений предлогом основательно пополнить личный счет в швейцарском банке. Крафке решил, что настало время записаться на прием к рейхслейтеру Мартину Борману.
После беседы Крафке еще раз возблагодарил небеса за дарованную ему интуицию. Ведь даже такой хитрый человек, как Борман, в первый момент среагировал на его идею так, что Крафке подумал было, что дни, а вернее, часы его сочтены. И лишь после долгих заверений и объяснений рейхслейтер наконец понял, о чем речь. Даже представить себе страшно, как среагировал бы без подготовки сам фюрер. Не только полгода назад, но и сейчас всемогущий фюрер, недолго думая, послал бы его в печь за «пораженческие настроения», так и не поняв, что именно в нем, в Крафке, единственное спасение.
Да, в Бормане он все-таки не ошибся. Однажды схватив суть, Борман соображал быстро. Подумав, он сам решил доложить и разъяснить фюреру содержание проекта. Крафке, конечно, согласился. И вот через несколько дней «герр доктор», облачившись по этому случаю в черный мундир, присутствовал на докладе рейхслейтера у «вождя нации».
С умелой подачи Бормана проект «Резерв 88» был принят к осуществлению. Рейхслейтер даже самолично посетил «сектор 88» в лагере, ознакомился с работами и остался доволен. А год спустя, когда воплощение проекта в жизнь уже шло полным ходом, даже нанес секретный визит в Южную Америку. С тех пор там и обосновался «герр доктор» Крафке со своим штабом, укомплектованным медиками и биологами, отобранными лично им, а также инженерами, строителями и архитекторами, рекомендованными рейхсминистром Шпеером «для выполнения секретного задания», сути которого сам рейхсминистр не знал.
Особым же штандартом СС, приданным группе Крафке, командовал дослужившийся к тому времени до чина штандартенфюрера Иоахим Райхер, «отличившийся» в Югославии, Польше и на Украине. Так судьбе было угодно вновь свести их, правда, теперь уже надолго.
Тайные караваны судов под самыми различными флагами, охраняемые подводными лодками, доставляли на секретную базу в безлюдном районе Южной Америки грузы и людей. Использовать индейцев на строительстве сочли нерациональным. Они ничего не умели, да и быстро умирали от тяжелой работы. Заключенных привозили из лагерей сотнями. Когда они отрабатывали свое, их просто скармливали пираньям. Крафке даже неоднократно всерьез уверял Райхера, что сама природа предоставляет им прекрасный заменитель неуклюжих душегубок и дорогостоящих газовых печей.
— Нет, в самом деле, — любил повторять «герр доктор», когда после трудного дня они встречались на берегу протекавшей рядом с объектом реки. — Знаете ли, Райхер, а не лучше ли было бы построить посреди
