способностей. И это – Брусничкин, с его колоссальным чувством юмора и способностью на любую неожиданность прореагировать какой-нибудь заковыристой шуткой.
Однако, как ни странно, это небольшое происшествие полностью привело меня в чувство. Я наконец обрел способность контролировать свое тело и окружающую обстановку, я понял, что «Киндзмараули» и осетрина действительно весьма неплохи, что ресторан вполне соответствует своему названию. Кроме того, мне стало ясно, что, если я не смогу убедить эту девушку – Людмилу – в своей полной исключительности и абсолютной для нее необходимости, обо мне можно навсегда забыть прямо сегодня, поскольку коптить эту грешную Землю мне будет совершенно незачем.
Вы можете смеяться или недоверчиво пожимать плечами, но я вам скажу: дожив до двадцати шести лет, я ни разу не был влюблен, ни разу не целовал девчонок и вообще считал женщин непонятными, непредсказуемыми существами, от которых надо держаться подальше. Мнение это весьма укрепилось после того, как некоторые из моих однокурсниц, к которым я относился вполне по-дружески, вернее, только по- дружески, приняли решение выйти за меня замуж. К сожалению, мое отношение к браку, внушенное мне моей бабушкой, было настолько серьезным, что я не мог ни одну из них назвать миссис Милин, а они за это окрестили меня ловеласом и утверждали, что я их обманул. Вот так.
А сегодня я, впервые увидев девушку и не перемолвившись с нею ни единым словом, был готов умереть – от горя или от счастья, в зависимости от ее согласия или несогласия стать моей женой.
Самое интересное, что, размышляя над странными качествами своего характера и интересными поворотами моей судьбы, я с отменным аппетитом поглощал заказанные Женькой деликатесы. Вот наконец и он сам показался из туалета, при этом мокрой была вся его голова, видимо, он нырял в раковину. Он уселся за стол, засунул салфетку за мокрый воротник рубашки и с необычной серьезностью, твердым как гранит тоном заявил:
– Рассказывай, как ты это сделал?
– Да что сделал?
Он негодующе уставился на меня:
– Не юли! Рассказывай, как ты сделал так, что графин висел и наливал?
Я помолчал, лихорадочно соображая, в какое русло повернуть разговор, а затем, приняв решение, поставил локти на стол, подался вперед и с заговорщицким видом проговорил:
– Ресторан называется «Сказка», значит, твой вопрос надо обращать не ко мне. Если здесь кто-то вытворяет чудеса, то это, естественно, не я. Иначе я был бы владельцем этого ресторана, а я всего лишь посетитель, значит, это не я здесь главный колдун, а кто-то другой, поэтому нечего мне задавать подобные вопросы, я тебе все равно ничего не скажу!
Женька моргал выпученными глазами, открывал и закрывал рот, не в силах переварить мое конгениальное оправдание. А тут и Людмилушка подкатила со своим столиком, на котором размещалось заказанное Женькой горячее. Она тоже обратила внимание на, мягко говоря, странное поведение моего товарища. Действительно, вряд ли ей часто проходилось видеть посетителей, которые так импозантно разрисовывают себя хреном со свеклой и полощут в воде собственную голову вплоть до воротничка. Если такое и происходит, то уж никак не ранее одиннадцати-двенадцати часов ночи. А тут приятный, говорливый, вполне раскованный молодой человек, выпив всего полбокала легкого вина, устраивает сеанс боевой раскраски ясным днем, в обеденный перерыв.
Поэтому она разглядывала Брусничкина так, что я поневоле расхохотался. Она в ответ тоже неуверенно улыбнулась, а Женька, сделав наконец глотательное движение и, похоже, несколько придя в себя, сурово проворчал:
– Вы вот, милая девушка, улыбаетесь, а между тем у вас в заведении графины по воздуху летают и сами собой бокалы наливают.
– Как – графины летают?.. – не поняла Людмила.
– Как, как… Вам лучше знать – как! А только летают!
Людмила встревоженно осмотрела стол и, как мне показалось, несколько невпопад спросила:
– Вы ничего не разбили? – потом укоризненно посмотрела на Женьку и покачала головой: – Зачем же бросаться посудой?
Тут уже я взвыл от хохота, а Брусничкин от возмущения. Но возмущенный Брусничкин всегда являл собой образец выдержки и хладнокровия, тем более в присутствии такой красивой девушки. Поэтому он напустил на себя холодный, чопорный вид и спокойным корректным тоном заявил:
– Вы, моя дорогая, видимо, принимаете нас за обычных загулявших только что сделанных русских, с трудом поэтому говорящих на русском языке и использующих для общения пальцы врастопырку. Смею вас заверить, что вы глубоко заблуждаетесь, и мы вполне способны общаться между собой посредством великого и могучего и воздерживаться при этом от битья чужой посуды!
Услышав подобную тираду, я понял, что Женечка здорово завелся. Надо было срочно исправлять положение. Брусничкин как раз запил свое пламенное выступление, осушив свой бокал, а я допил то, что оставалось в моем, и обратился к нахохлившимся ребятам.
– Прошу внимания!
Они повернулись ко мне.
– Людушка, мой дорогой друг имеет в виду следующее…
И я легко щелкнул ногтем по хрустальному стеклу бокала. Раздался легкий мелодичный звон, и тут же граненая пробочка, украшавшая графин, выскочила из горлышка, а сам графинчик легко взмыл над столом и направился в мою сторону. Он завис над моим бокалом и, элегантно качнувшись, наполнил его. Затем, не дожидаясь дополнительных указаний, направился к Женькиному концу стола и проделал ту же операцию с его бокалом. Представление завершилось тем, что графин занял свое место в центре стола, а пробочка заняла свое место в его горлышке. Вид у ребят был настолько ошарашенный, что я поспешил продолжить свои пояснения.
– Я только несколько дней, как вернулся из Нижнего Новгорода, с похорон. Там со мной впервые произошел именно такой случай. Представляете, за поминальным столом я в задумчивости вот так же задел граненый стакан, и стоявшая рядом бутылка водки набулькала мне его до краев. Видимо, я являюсь центром какого-то возмущающего эффекта, который проявляется подобным образом. Но вы не бойтесь, я думаю, что это не заразно.
И Людмила, и Брусничкин слушали мою околонаучную галиматью, раскрыв рот, а по окончании моего спича дружно выдохнули и произнесли – Женька: «Полтергейст…», Людмила: «Волшебство…»
Так на моих глазах встретились Сказка и Наука. Вы, конечно, понимаете, что Сказка была мне гораздо милее.
Именно в этот момент в моей голове явственно прозвучали слова: «Хозяин, ты меня слышишь, хозяин?» От неожиданности я вздрогнул, и вдруг до меня дошло, кто это может, нет, кто это должен, быть.
«Афоня… – заорал я про себя. – Как ты меня разыскал?»
«По запаху, хозяин…» – В голосе Афони явно сквозило довольство собой.
«Молодец! – похвалил я его. – Ну что там у тебя?»
«Да тут по коробухе по железной, ну, по той, что ты воздуховодкой называл, мужик такой маленький ползет. Я подумал, может, его прищемить чем… – Афоня захихикал. – Или супружницу мою послать, она его пощекочет немного, он и сдохнет. Ишь ты, по воздуховодкам шастать намылился!». – Афоня явно выслуживался.
«Нет, ты его не трогай. Пусть он заберет то, за чем лезет. Только проследи, будет он бумаги рассматривать или не глядя потащит?»
«Я все понял, – отрапортовал Афоня. – Да, тут еще, хозяин…»
«Ну что еще?..»
«В ту комнату, из которой бумажки эти вытащили, ну в ту – с ящиком железным в стене, мужик серьезный такой пришел, ну тот, хозяин, который… ну не хозяин… – тотчас поправился Афоня. – А тот, который вроде главный. Ох он и орет. Как будто у него портки последние утащили или жена с приказчиком сбежала. Ох и орет. Девка евойная, что рядом с той комнатой сидела, похоже, описалась, как он орет. Я думаю, из-за тех бумажек он так орет. Может, подсунуть ему штуки две-три из папки из той, глядишь, перестанет орать. Девку жалко очень».
«Ни в коем случае ничего не делай. Я сам во всем разберусь. Сиди тихо, наблюдай и никому не
