— Ему все завидовали! — почти простонала девушка и уткнулась головой в клавиатуру, от чего на экране выскочила куча абракадабры. '
Девушку пришлось успокаивать недолго. Хватило стакана воды и еще нескольких ласковых слов. После чего Жанна поведала обо всем, что знала и еще о том, о чем догадывалась.
Из ее рассказа следовало, что Боровина на кафедре не только не любили, но попросту ненавидели. Из- за чего? Он имел громкое имя, массу платных учеников, пользовался успехом как переводчик, но главное — всегда вел себя совершенно независимо. Никогда не принимал участия в попойках на кафедре, после которых ей, Жанне, приходилось выгребать пустые бутылки и мыть тарелки ледяной водой (горячей в институте отроду не было). Никаких романчиков, никаких интриг. Словом, он держался так, будто его задача — явиться раз в неделю и отчитать свою лекцию.
— Остальные обижались, — говорила девушка, уже чуть успокоившись, — особенно Юра. Его можно понять, он часто замещал Алексея Михайловича, когда тот болел, но…
— Слишком часто? — ,?
Она кивнула;
— И очень ему завидовал. Именно он на последнем ученом совете и поставил вопрос о том, сколько может длиться подобный хаос. Сказал, что если Боровин пренебрегает своими обязанностями и своими студентами — пусть читает лекции на дому.
— А что ответил Боровин?
— Его там не было, — пояснила Жанна, вытирая подсохшие слезы. — Он никогда не ходил. Еще и это!
На него обижались сперва за то, что он никого не замечает, а потом сами перестали замечать. Специально. А вот студенты его просто обожали!
Она была готова снова разрыдаться, но Голубкину пришла в голову идея.
— Жанночка, а студенты? Они ведь его ждут!
— Ой, — она вскочила, едва не уронив стул. — Побегу, скажу… Что будет!
— Я с тобой!
Жанна благодарно на него взглянула и непроизвольно всхлипнула.
Пройдя по гулкому коридору и поднявшись по старой лестнице, каменные ступени которой были так стерты в середине, что казались прогнутыми, они подошли к дверями аудитории. Там раздавался неясный гул, который становился все громче. Жанна беспомощно взглянула на следователя:
— Как я им это скажу?
— Просто иди со мной, — решил следователь. — А говорить буду я.
Они вошли, и шум моментально стих. Студенты бросились было рассаживаться по местам, но увидев, что вошла всего лишь методистка да еще какой-то незнакомый мужик, в ожидании уставились на них. Тут было человек пятнадцать. Постарше и совсем школьники, одетые как шикарно, так и скромно, те, кто смотрел на него, и те, кто преспокойно продолжал болтать, повернувшись спиной.
— Господа студенты, вот что я вам скажу, — решительно начал Голубкин, мельком показывая свое удостоверение. — Ваш преподаватель Алексей Михайлович Боровин этой ночью был убит. В своей квартире, — повторил он то же, что сказал на кафедре.
По аудитории пронесся легкий, едва различимый вздох. Теперь все молчали.
— Я веду это дело. Долго говорить не буду, просто запишу вот этот номер.
Он повернулся к доске, взял мелок и написал свой рабочий телефон и имя.
— Каждый, кто может и хочет что-то рассказать о Боровине, звоните. Можно и ночью — там есть автоответчик. Меня интересует все.
— Допрыгался! — звонко и четко раздалось где-то в глубине аудитории, и следователь немедленно взглянул туда. Парни, девушки — все смотрели на него с непроницаемыми лицами. «Студенты его любили» — говорила Жанна. Тогда…
— Кто это сказал?
Голубкин не получил ответа. Все молчали — даже те, кто явно мог указать на говорившего.
— Хорошо, — следователь стряхнул с пальцев частички мела. — Я прошу звонить.
Он вышел и не стал дожидаться Жанны, которая осталась в аудитории, объясняя что-то окружившим ее студентам. Вышел во двор, сел в машину, на минуту задумался…
* * *
— Вот такая ситуация, — сказал он группе, которая уже собрала все вещи и готовилась уходить из квартиры Боровина. — На кафедре его ненавидели и завидовали. Насчет студентов методистка говорит, что обожали, но и там кто-то имеет на него зуб. Поеду-ка я к Дане. Кажется, работенка будет веселая. Контактов слишком много.
— Да ты бы выгнал их всех в коридор и вызывал по одному, как на экзамен!
— Сдурел? — Следователь постучал себя пальцем по виску. — До вечера? И толку бы не было. Им требуется время все обдумать. Нет, мне нужен Даня.
В глубине души он был уверен, что поступил правильно, не допрашивая ребят по свежим следам. Кто- нибудь из них позвонит. Обязательно позвонит. И это может быть даже тот (или та), кто сказал: «Допрыгался!» В этом возгласе звучали ненависть и презрение — очень искренние и очень юные. А значит, искренние вдвойне.
Глава 4
Даня едва повернул голову, когда с ним поздоровались. Выглядел парень неважно — круги под глазами, пересохшие губы, отсутствующий взгляд. Он был в больничной пижаме, рядом с постелью на штативе стояла капельница. На тумбочке пусто — ни фруктов, ни цветов, ни книг. Сразу было ясно, что родственники его не навестили.
Был час посещений, и в палате толкались посторонние. Голубкин огляделся. Вон — молодая женщина склонилась над постелью, улыбается пациенту, наверняка мужу. Как-то неискренне, вымученно улыбается. А вон — старуха, молча сидит на краю постели и смотрит на мужчину в расцвете лет. Тот ей что-то говорит, старуха кивает и вздыхает. А вон, в углу, спит пожилой мужчина. К нему никто не пришел, как и к Дане.
— Как вы себя чувствуете? — негромко спросил следователь, придвигая стул и усаживаясь у изголовья кровати.
— Погано, — сухо ответил Даня.
— Ну ничего. Врач сейчас сказал, что вас выпишут через недельку.
Исаев завел глаза и отвернулся. По всему было видно, что вопрос выписки его нисколько не волнует. Следователь наклонился;
— Кому-нибудь сообщить, что вы здесь?
— А кому? — без выражения ответил парень.
— У вас что — нет родственников? А родители?
— Я не сирота, — тот повернул голову, и Голубкин поразился тому, как осунулось и постарело за считанные часы это юное лицо. — И родители у меня, конечно, есть. Я сам сообщу.
— Да, так, наверное, будет лучше, — пробормотал следователь. В сущности, он вовсе не рвался общаться с родней самоубийцы. И что бы он сказал? «Ваш сын (брат, внук) порезал себе вены, а я его нашел. И более того, парень подозревается в убийстве». Нет уж — пусть Исаев сам рассказывает папе и маме, почему пошел на такое. А с него хватит и Боровина.
— Лучше! — беззвучно рассмеялся Даня. Это был страшный, издевательский смех полутрупа. — Конечно, лучше некуда! Кстати, насчет сообщить… Где мой мобильник? Вы можете его привезти? Как-то смутно помню, что вы были в моей квартире… Вы — следователь, так?
Голубкин представился по полной форме и сообщил, что телефона пока отдать не может. Но обязательно вернет.
— Вот как, — удивился парень. — Это почему? Вообще, что с моей квартирой? У меня все, как в тумане.
Не помню, как оттуда уезжай.
— С квартирой все в порядке. Мы ее заперли, ключи были у вас в кармане пиджака. А насчет отъезда, конечно, вы ничего не помните. Вы были без сознания.
Даня отвел взгляд и пробормотал:
