концов, была влюблена?
Последние слова женщина выговорила, скрепя сердце. Но ей казалось, что это нужно сказать. Конечно, гордость ее при этом страдала. Куда красивее было бы соврать, что она просто развлекалась. Но так получалось жальче. И правдивее.
— Перестань! — сердито отмахнулся мужчина. — Влюблена. Ты?! Да у тебя вместо сердца — калькулятор, а вместо чувств — цифры!
— Кстати, о цифрах. — Она снова села на постель, оправила халат, с наслаждением улыбнулась. Теперь ей было легче, намного. Главное было сделано. — Когда ты мне отдашь деньги? Десять тысяч долларов, если помнишь. И не позже этого воскресенья. А то, сам понимаешь, Новый годна носу. Буквально через девять дней.
Вот тебе еще одна цифра.
— Маша, уйди, — углом рта произнес он, но девушка лишь слегка отодвинулась к двери. — Уйди, с тебя хватит! Ты свое получила, так что убирайся!
— А что это ты ее гонишь? — притворно изумилась Татьяна. — Она же свидетель? Так пусть остается им до конца!
— Она тут больше не нужна!
Женщина расхохоталась, но смех был невеселым.
Она прикрыла лицо руками, и смех становился все более надрывным, сдавленным и неестественным. Маша испугалась было, что та заплачет, но Татьяна справилась с собой. Когда она отняла ладони и подняла голову, под глазами резко обозначились круги, рот искривился.
Она выглядела усталой и разом постаревшей:
— Зачем тебе эта ложь, хотела бы я знать? Это шантаж? Да что ты стесняешься девочки, она уже тоже по уши в этом дерьме! Взяла деньги за то, чтобы дать С в меня показания!
Он ни за что не заговорит, — теперь Татьяна обращалась только к своей гостье, будто Димы в комнате не было. — Ханжа! Сделать гадость — это пожалуйста, но признаться в этом — ни за что. И ему плевать, что все все видят. Хотела бы я знать, что он этим выгадывает? Наверное, чтобы это понять, нужно самой стать ханжой, а этим я никогда не страдала.
— Маша, уйди! — повторил мужчина, но Татьяна остановила ее резким движением:
— Нет, стой. Посмотри-ка на это. — Она взяла со стула сумку, пошарила в ней и достала сложенный лист гербовой бумаги. — Это его расписка. Это — мои деньги!
И потрясла бумагой перед лицом Димы. Тот невольно отшатнулся; как собака, которой показали намордник.
— Все из-за этого! — Она снова сунула бумагу ему под нос. — Он рассчитывал меня запугать с твоей помощью, потому что у самого не получалось. Я надеюсь, что из-за этого… Потому что иначе смахивает на то, что он убийца!
— Сума сошла! — взвизгнул Дима. Именно взвизгнул, да так, что обе женщины оторопели. Чтобы мужчина мог издать подобный звук?! Они смотрели на него во все глаза, а тот, брызгая слюной, кричал, что Татьяна сумасшедшая, определенно, и место ей в дурдоме, и что никогда в жизни он не видел этого ее соседа, знать о нем ничего не хочет, и главное — зачем ему его было убивать?!
— А мне — зачем? — Татьяна успела прийти в себя и заговорила очень спокойно:
— Я его знала не больше, чем ты.
— А это не мое дело!
— Шантаж в обмен на расписку, так? — она улыбалась. Маша видела в этот день столько некрасивых, неискренних улыбок, что ее уже начинало от них мутить. — Я правильно все поняла? Ты купил девушку, а теперь хочешь отнять мои деньги? Десять тысяч долларов минус полторы… Все-таки ты останешься в неплохом барыше.
— Да я же ничего еще тебе не сказал!
— Маша, — Татьяна снова не замечала бывшего любовника, — ты в самом деле заходила на кухню, пока мы с ним были в комнате? Ты в самом деле никого там не видела?
Та качнула головой:
— Я там вообще не была. И во второй раз тоже не приходила, и уж конечно, никакого трупа не обнаруживала. Все это он просил сказать и заплатил.
— Ты взяла деньги?
— Да.
— И ты пошла бы к следователю?
— Все! — взорвался Дима. У него было растерянное, злое лицо, темные волосы прилипли к потным вискам. Ему давно следовало постричься, но, как видно, в последние дни было не до того. — Ты свои бабки получила — и вали отсюда! А с тобой я сейчас поговорю!
Татьяна с той же фальшивой улыбкой подошла к столу, открыла верхний ящик, извлекла оттуда фляжку коньяка:
— Отличный французский. В командировке подарили. Все время что-то преподносят. Выпьем? Маша, сходи на кухню за рюмками, ты ведь тут была вроде как за хозяюшку. Должна знать, где и что лежит.
Девушка безмолвно вышла. Дима в бешенстве кусал губы и наконец, прислушиваясь к звяканью посуды на кухне, пробормотал:
— Может, ты и права, что все это глупо, но даваться тебе некуда. Она будет стоять на своем, раз взяла деньги.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
— Отчего же? — Татьяна хладнокровно обдирала фольгу с горлышка бутылки. — Замечательный коньяк, французский… Лучше и не бывает. А я дура всегда сперва отказываюсь от подарков. Ну понимаешь, это всегда слегка похоже на взятку, хотя, при чем тут взятка, что я решаю, кто я вообще такая? Так, посредник. А на этот раз взяла. Будто знала, что найдется повод выпить. А то, кто знает, увидимся ли еще? Разве что на очной, ставке.
— Таня, — он быстро подошел и положил руку ей на плечо. Женщина обернулась, но без гнева. На ее губах застыла улыбка, не выражавшая совершенно ничего, кроме внимания Так она обычно смотрела на посетителей, входивших к ней в кабинет. Причем — на незнакомых. — Танюша, давай все уладим. Ну я согласен, все вышло грубо, по-дурацки, только зачем цапаться?
Не будет следователя, если мы порвем к черту эту дурацкую бумажку. Ну не могу я отдать тебе денег к воскресенью. Тяжело… И вообще — погоди еще месяц. Мы же знаем друг друга, куда я денусь? Все равно. Верну.
Тогда ты погорячилась, я растерялся…. Ну и подписал.
А сейчас, Таня — кранты! Мне с тобой не расплатиться!
— Не похоже было на то, чтобы ты растерялся, — она аккуратно вынула пробку и понюхала коньяк. — О…
Ну прямо — духи. Что она там на кухне возится? Мне не терпится попробовать.
— Танюша…
Он не договорил. В комнату вошла Маша, но она была не одна. За нею шел человек, о существовании которого Дима предпочел бы забыть.
— Добрый вечер, — поздоровался Голубкин, что-то дожевывая, отчего приветствие прозвучало слегка невразумительно. — Вы, Татьяна, простите, но я у вас там уничтожил расстегай. Понимаете, он лежал на тарелке, прямо на столе, а мне там пришлось столько высидеть… Ну я его и съел.
— На здоровье! — Теперь хозяйка улыбалась по-настоящему. Ее лицо светилось. Но глаза сверкали ледяными, злорадными огоньками. Она умудрялась сочетать в этот миг радость и ярость одновременно. — Маша, что же рюмки? Неси четыре.
Девушка метнулась на кухню и тут же вернулась с посудой. Руки у нее тряслись, и массивные бокальчики для коньяка дробно позвякивали. Дима все это время стоял неподвижно, как жена Лота, которая превратилась в соляной столп, посмев оглянуться на горящий Содом. На его лице застыло выражение истинно библейского ужаса.
— Как наша Маша сходит на кухню, так найдет что-нибудь интересное, — ласково говорила Татьяна,
