исчезали в общем веселье, какое охватило разом всю пристань. Это был настоящий праздник, нагонявший на все лица веселые улыбки.
– Вам, может быть, идет пенсия? – спросил я одного такого калеку.
– Кака пенсия? – переспросил он с удивлением.
– Из караванной конторы пенсия... пособие.
– Нет, у нас никаких пособиев не полагается, барин.
– Да ведь тебе руку-то оторвало во время сплава, на караванной работе?
– Снастью отрезало... Я у огнива стоял, а снасть-то и оборвись.
– Ну, так караванная контора и должна была тебе назначить денежное пособие, рубля хоть три в месяц. Какой ты работник без руки?
– Уж это што говорить: калека – калека и есть, куды меня повернуть. Пока около сродственников прокармливаюсь, а там и по миру доведется идти. Так контора-то обязана, говоришь, насчет пособия?
– Конечно, обязана...
Мужик задумался: перспектива получить пособие смутила его, хотя он и не доверял моим словам. После минутного раздумья он махнул оставшейся рукой и проговорил:
– Нет, барин, это никак невозможно...
– Почему?
– А ты посчитай-ка, сколь у нас на одной Каменке калек, а тут мы все и приползем в контору насчет пособиев... Да это и денег недостанет! Которым сплавщикам увечным – это точно, пособие бывает, а штобы нашему брату, бурлаку... Вон он, Осип-то Иваныч, стоит, сунься-ко к нему, он те задаст такое пособие! Ишь как глазищами ворочает, вроде как осетер...
Вид на реку с балкона караванной конторы был особенно хорош и даже заслужил одобрение самого Егора Фомича, который в числе других в течение нескольких минут любовался игравшей рекой.
– Немного диковато... – нерешительно заметил кто-то из собравшейся на балконе публики.
Нахлынувший вал поднял лед, как яичную скорлупу; громадные льдины с треском и шумом ломались на каждом шагу, громоздились одна на другую, образуя заторы, и, как живые, лезли на всякий мысок и отлогость, куда их прибивало сильной водяной струей. Недавно мертвая и неподвижная река теперь шевелилась на всем протяжении, как громадная змея, с шипением и свистом собирая свои ледяные кольца. Взломанный лед тянулся без конца, оставляя за собой холодную струю воздуха; вода продолжала прибывать, с пеной катилась на берег и жадно сосала остатки лежавшего там и сям снега. Вместе с льдинами несло оторванные от берега молодые деревья, старые пни, какие-то доски и разный другой хлам; на одной льдине с жалобным визгом проплыла собачонка. Поджавши хвост, она долго смотрела на собравшийся на берегу народ, пробовала перескочить на проходившую недалеко льдину, но оступилась и черной точкой потерялась в бушевавшей воде. Вся картина как-то разом ожила, точно невидимая рука подняла занавес громадной сцены, и теперь дело остановилось только за актерами.
– Сплавщики пришли проздравлять! – доложило «среднее» в сюртуке.
В передней набралось человек пятнадцать сплавщиков; остальные толпились на лестнице и на крыльце. Осип Иваныч, конечно, был здесь же и с кем-то вполголоса ругался. Впереди других стояли меженные* сплавщики. Вот степенный высокий старик Лупан, с окладистой большой бородой и строгими глазами; он походит на раскольничьего начетчика, говорит не торопясь, с весом. Из-за него выставляется на диво сколоченная фигура Кряжова, который, как говорится, сделан из цельного дерева; балагур и весельчак Окиня выставляет вперед свою бородку клином, причмокивает и подмигивает. Прижался в уголок в своем рваном азяме Пашка, тоже хороший сплавщик, который, к сожалению, только никак не может справиться с самим собой на сухом берегу. Мелькают бородатые и молодые лица, почтенная седина матерого сплавщика с безусой юностью «выученика». Общее впечатление от сплавщиков самое благоприятное, точно они явились откуда-то с того света, чтобы своими смышлеными лицами, приличным костюмом мужицкого покроя и общим довольным видом еще более оттенить ту рваную бедность, которая, как выкинутый водой сор, набралась теперь на берегу.
– Пришли проздравить Егора Фомича... – заявляет Лупан, когда в дверях показывается Семен Семеныч.
– Сейчас, сейчас выйдут! – торопливо шепчет караванный, оглядывая сплавщиков, точно в их фигурах или платье могло затаиться что-нибудь обидное для величия Егора Фомича.
– Ох, старый – не молоденький... А у меня, Осип Иваныч, еще ночесь брюхо болело: слышало вашу водку! – смеется Окиня, потряхивая своими русыми волосами. – У меня это завсегда... В том роде как часы...
– Ну, ну, будет тебе молоть-то!
Окиня показывает два ряда мелких белых зубов, какие бывают только у таких богатырей, и продолжает свою неудержимую болтовню.
– Шш!.. – шипит караванный, опять вбегая в переднюю. – Входите по одному... да не стучите ножищами. Кряжов! Пожалуйста, того... не изломай чего-нибудь... Лупан, ступай вперед!
Сплавщики одернули кафтаны, пригладили ладонями волосы на голове и гуськом потянулись в залу, где их ждал сам Егор Фомич.
– С вешней водой... со сплавом! – говорил Лупан, отвешивая степенный поклон.
– Спасибо, спасибо, братцы! – ласково ответил Егор Фомич, подавая Лупану стакан водки. – Уж постарайтесь, братцы. Теперь время горячее, в три дня надо поспеть...
– Как завсегды... Егор Фомич, – говорит Лупан, вытирая после водки рот полой кафтана. – Переможемся... Вот как вода...
– А что вода?
– Надо полагать, что кабы над меженью-то больно высоко не подняла. Снега ноне глубоки, да и весна выпала дружная: так солнышко варом и варит...
– Ну, бог не без милости, казак не без счастья!
– Обнаковенно, даст господь-батюшко, и сбежим, как ни на есть. Разве народ што...
– Это уж наше дело, Лупан; не ваша забота... А! Окиня! здравствуй! Ну-ко, попробуй, какова водка?
– Водка первый сорт, Егор Фомич, – не запинаясь, отвечает Окиня, – да стаканчик-то у тебя изъянный: глонул раз и шабаш – точно мимо на тройке проехали...
– С большого стаканчика у тебя голова заболит, а теперь нужно работать вплотную, – милостиво шутил Егор Фомич. – Как привалим в Пермь, тогда будет тебе и большой стаканчик.
– Не омманешь?
– Зачем же...
У Егора Фомича для всякого было наготове ласковое словцо; он половину сплавщиков знал в лицо и теперь балагурил с ними с барским добродушием. Глядя на эту патриархальную картину, завзятый скептик пролил бы слезы невольного умиления: делец и носитель великих промышленных планов братался с наивными детьми народа – чего же больше?
– Господская водка хороша, да мужицкая рука коротка, – говорил Окиня, проталкиваясь к выходу. – Видно, добавить придется из своих денежек. Старый – не молоденький.
– А когда караван отвалит? – спрашивал я Лупана.
– Да дня этак три сождем, барин. Паводка будем ревдинского дожидать. Вишь, ноне кака весна-то ударила, то-то гляди не подняло бы Чусовую-то...
Около конторы в собравшейся артели сплавщиков мелькали красные рубахи и шляпы с лентами франтов-косных. При каждой казенке, то есть барке, на которой плывет караванный, полагается десятка два самых отборных бурлаков, которые помогают снимать обмелевшие барки, служат вестовыми и так далее. Это и есть косные; самое название произошло от «косной» лодки, в которой они разъезжают. На всех пристанях они одеваются в цветные рубахи и щеголяют в шляпах с лентами. Собственно, косные не исправляют никакой особенной должности, а существуют по исстари заведенному порядку, как необходимая декоративная принадлежность каждого сплава.
Чусовские сплавщики – одно из самых интересных и в высшей степени типичных явлений своеобразной жизни чусовского побережья. Достаточно указать на то, что совсем безграмотные мужики дорабатываются до высших соображений математики и решают на практике такие вопросы техники плавания, какие неизвестны даже в теории. Чтобы быть заправским, настоящим сплавщиком, необходимо иметь
