обязанные были, так оно некуда было деться, а теперь совсем другое. О сынах надо позаботиться… Дела там мало, в горах. Много ли там хлеба сеют, а здесь у вас приволье. Вот я всю Ключевую наскрось и прошел… Не река, а угодница. Два города стоят, три завода, а сколько фабрик, заимок, мельниц – и не пересчитаешь… Иду и дивлюсь. Верст с триста прошел, а все в виду селенья. Другой такой реки и в Расее с огнем не сыщешь. Ах, хороша речка!
– Большую мельницу-то думаешь строить?
– А уж это как бог приведет… Вот еще как мои-то помощники. Емельян-то, значит, большак, из воли не выходит, а на Галактиона как будто и не надеюсь. Мудреный он у меня.
– Знаю, знаю, что любимый сын… Сам виноват, что набаловал.
– Нет, не то… Особенный он, умственный. Всякое дело рассудит… А то упрется на чем, так точно на пень наехал.
– Постой, Михей Зотыч, а ведь ты неправильно говоришь: наклался ты сына середняка женить, а как же большак-то неженатый останется? Не порядок это.
Гость немного замялся и только потом объяснил:
– Особенное тут дело выходит, Тарас Семеныч. Да… Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут большой вышел… Там еще, на заводе, познакомился он с одною девицей… Ну, а она не нашей веры, и жениться ему нельзя, потому как или ему в православные идти, или ей в девках сидеть. Так это самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
– И хорошая девушка?
– Ему, значит, хороша, а я не видал.
Луковников был православный, хотя и дружил по торговым делам со староверами. Этот случай его возмутил, и он откровенно высказал свое мнение, именно, что ничего Емельяну не остается, как только принять православие.
– Ведь вот вы все такие, – карал он гостя. – Послушать, так все у вас как по-писаному, как следует быть… Ведь вот сидим вместе, пьем чай, разговариваем, а не съели друг друга. И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
– И то я их жалею, про себя жалею. И Емельян-то уж в годах. Сам не маленький… Ну, вижу, помутился он, тоскует… Ну, я ему раз и говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как хочешь. Я с тебя воли не снимаю». Так и сказал. А при себе не могу дозволить.
Хозяин только развел руками. Вот тут и толкуй с упрямым старичонкой. Не угодно ли дожидаться, когда он умрет, а Емельяну уж под сорок. Скоро седой волос прошибет.
– Однако я у тебя закалякался, – объявил гость, поднимаясь. – Мне и спать пора… Я ведь, как воробей, поднимаюсь вместе с зарей.
– Да где ты остановился-то, Михей Зотыч?
– А сам еще не знаю где, миленький. Где бог приведет… На постоялый двор куда-нибудь заверну.
– Оставайся у меня. Место найдем.
– Место-то найдется, да я не люблю себя стеснять… А там я сам большой, сам маленький, и никому до меня дела нет.
– Ну, с тобой каши не сваришь. Заходи как-нибудь.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и думал о том, как здесь все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.
VI
Старик Колобов зажился в Заполье. Он точно обыскивал весь город. Все-то ему нужно было видеть, со всеми поговорить, везде побывать. Сначала все дивились чудному старику, а потом привыкли. Город нравился Колобову, а еще больше нравилась река Ключевая. По утрам он почти каждый день уходил купаться, а потом садился на бережок и проводил целые часы в каком-то созерцательном настроении. Ах, хороша река, настоящая кормилица.
– А вы неладно с городом-то устроились, – говорил Колобов мучникам, жарившим в шашки у своих лавок. – Ох, неладно!
– А чем мы провинились, дедко?
– Да так… Грешным делом, огонек пыхнет, вы за водой, да в болоте и завязнете. Верно говорю… Не беду накликаю, а к примеру.
Все соглашались с ним, но никто не хотел ничего делать. Слава богу, отцы и деды жили, чего же им иначить? Конечно, подъезд к реке надо бы вымостить, это уж верно, – ну, да как-нибудь…
Колобов поджидал сыновей, уезжавших по делам на заводы. Они должны были вернуться давно, да что-то замешкались. Старику пришлось проболтаться в Заполье целых две недели, пока они вернулись. Приехали двое старших, Емельян и Галактион. Они одевались уже по-новому, в пиджаки и сюртуки, как следует быть новым людям. Емельяну уже было под сорок, и на макушке у него просвечивала порядочная лысина. Это был молчаливый человек, занятый какими-то своими мыслями. Много-много, если взглянет на кого, а то и так сойдет. Окладистая русая борода и строгие серые глаза придавали ему вообще довольно суровый вид. Галактион был моложе на целых пятнадцать лет. Это был высокий статный молодец с типичным русским лицом, только что опушенным небольшою бородкой. Ласковые темные глаза постоянно улыбались. У старика Колобова все надежды заключались в Галактионе, – очень уж умный паренек издался. За что ни возьмется, всякая работа горит в руках. Он и механик, и мельник, и бухгалтер, и все, что хочешь. Никакое дело от рук не отобьется.
– Высмотрел я место себе под мельницу, – объяснял старик сыновьям. – Всю Ключевую прошел – лучше не сыскать. Под Суслоном, где Прорыв.
– Что же, будем строиться, – согласился Галактион. – Мы проезжали мимо Суслона. Место подходящее… А только я бы лучше на устье Ключевой поставил мельницу.
– Далеконько отбилось устье-то, почитай в самой орде, – сказал старик,
– а Суслон в самом горле… Кругом, как полная чаша.
Пораздумавшись, старик решил, что нужно съездить на устье Ключевой, до которого от Заполья не больше верст шестидесяти.
– Посмотрим, – бормотал он, поглядывая на Галактиона. – Только ведь в устье-то вода будет по весне долить. Сила не возьмет… Одна другую реки будут подпирать.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему было все равно: Суслон так Суслон, а хорошо и на устье. Вот Галактион другое, – у того что-то было на уме, хотя старик и не выпытывал прежде времени.
Поездка на устье Ключевой являлась одной прогулкой, – так было все хорошо кругом. Сначала старик не соглашался ехать на лошадях и непременно хотел идти пешком, но Галактион его уломал. Дорога шла правым степным берегом, где зеленым ковром расстилались поемные луга, а за ним разлеглась уже степь, запаханная только наполовину. И селитьба здесь пошла редкая. Похаять места, конечно, нельзя, а все-таки не то, что под Суслоном. Быстрою сибирскою ездой шестьдесят верст сделали в пять часов: выехали пораньше утром, а к десяти часам были уже на месте.
– Вот это так место! – проговорил Галактион, когда дорожный коробок остановился на мысу.
Действительно, картина была замечательная. Глубокий Тобол шел по степи «в трубе», точно в нарочно прорытой канаве. Ключевая впадала с левой стороны, огибая отлогий мыс, известный под названием Городища, потому что на нем еще сохранились следы старых земляных валов и глубоких рвов. Место слияния двух рек образовало громадное плесо, в котором вода сейчас стояла, как зеркало. Михей Зотыч долго ходил по берегу, присматривая открывавшуюся даль из-под руки. Он что-то бормотал себе под нос, крутил головой и, наконец, вырешил все дело:
– Какое же это место? Тут надо какую плотину – страшно вымолвить… Да и весной вода вон куда поднимается.
Он показал размывы берега, где черта водяного весеннего уровня была налицо.
– Тут надо каменную плотину налаживать, да и ту прорвет, – ворчал старик, тыкая своею черемуховою палкой в водороины.
– А я бы так не ушел отсюда, – думал вслух Галактион, любуясь местом.
