ночи он прискакал к реке Аксий и погнал коня по мосту из составленных рядом лодок. В Ферме, еще затемно, он сменил коня и продолжил свой путь в глубь Халкидики.
Над морем прорезался рассвет, и обширный залив зажегся от восхода солнца, став как зеркало, поставленное перед огнем. Над Калаврскими горами поднялось светило, осветив суровые скалы, многие из которых отвесно обрывались в море, яростно кипящее внизу пеной прибоя.
Филипп кольцом окружил древний город Потидею, почти полвека находившийся под властью афинян. Царь начал эту войну не потому, что хотел досадить Афинам, а потому, что считал эти земли македонскими и собирался утвердить свою власть над всем регионом, от Фермского залива до пролива Босфор. В этот момент, укрывшись со своими воинами в штурмовой башне, Филипп, в доспехах, покрытый пылью, потом и кровью, готовился к решительной атаке.
— Мужчины! — кричал он. — Если вы чего-то стоите, пришел час показать это! Первого, у кого хватит духу броситься вместе со мной на вражескую стену, награжу лучшим конем из царских конюшен! Но клянусь Зевсом, если увижу хотя бы одного, кто в решительный момент заколеблется, буду сечь, пока не спущу всю шкуру. Сам! Вы хорошо меня слышите?
— Слышим, владыка!
— Тогда вперед! — приказал Филипп и кивнул подручным, чтобы поднимали на канатах раму.
На полуразрушенную ударами стенобитной машины стену перебросился мост, и царь, крича, разя мечом, бросился вперед — так быстро, что было трудно не отстать. Но его воины хорошо знали, что государь всегда держит свое слово, и повалили следом всей массой, толкаясь щитами и разбрасывая в стороны защитников города, изможденных недосыпанием и усталостью. За Филиппом и его личной гвардией хлынуло остальное войско, вступая в ожесточенные схватки с последними защитниками Потидеи, которые забаррикадировали улицы и входы в каждый дом.
К заходу солнца Потидея на коленях попросила мира.
Когда прибыл гонец, наступила ночь. Загнав еще двух коней, с возвышавшихся над городом холмов он увидел внизу вокруг стен толчею огней и услышал торжествующие крики македонян.
Гонец пришпорил коня и вскоре уже был в лагере, где попросил отвести его в шатер к царю.
— Чего тебе нужно? — спросил его начальник стражи, судя по акценту северянин. — Царь занят. Город пал, и царь ведет переговоры с послами.
— Родился царевич, — ответил гонец.
Начальник стражи даже подскочил.
— Следуй за мной.
Государь в боевых доспехах находился в шатре, окруженный своими военачальниками. Чуть позади него сидел начальник штаба Антипатр. Прочие были представителями павшей Потидеи, которые не столько говорили, сколько слушали Филиппа — македонский царь диктовал свои условия.
Начальник стражи, понимая, что его вмешательство в данный момент недопустимо, но в то же время осознавая, что промедление с оглашением известия будет еще более непростительным, выпалил одним духом:
— Царь! Весть из дворца: царица родила тебе сына!
Потидейские послы, бледные и истощенные, переглянулись и привстали со своих скамеечек. Антипатр поднялся на ноги и прижал руки к груди, ожидая распоряжения или какого-либо слова от царя.
Филипп осекся на полуслове.
— Ваш город должен выдать нам…— говорил он как раз в этот момент и закончил изменившимся голосом: — Сына.
Послы не поняли и снова переглянулись, на этот раз побледнев от ужаса, но Филипп уже опрокинул свое кресло, оттолкнул начальника стражи и схватил за плечи гонца.
Огонь светильников отбрасывал на его лицо резкие тени, горел в диких глазах.
— Скажи мне, какой он, — велел царь тем же тоном, каким посылал своих воинов на смерть во имя величия Македонии.
Гонец в ужасе осознал, что не сможет удовлетворительно ответить на вопрос, и вспомнил лишь четыре слова, которые было велено передать. Он прокашлялся и громогласно объявил:
— Царь, твой сын — красивый, здоровый и крепкий мальчик.
— Откуда ты знаешь? Ты видел его?
— Я бы ни за что не посмел, государь. Я стоял в коридоре, как мне было велено, с плащом, переметной сумой на плече и оружием. Вышел Никомах и сказал… буквально такие слова: «Отправляйся, скачи к царю, и скажи ему, что у него родился сын. Скажи, что это красивый, здоровый и крепкий мальчик».
— Тебе сказали, похож он на меня?
Чуть замявшись, гонец ответил:
— Этого мне не сказали, но я уверен, что похож.
Филипп повернулся к Антипатру, который подошел обнять его, и в это мгновение гонец вспомнил, что, пока бежал к лестнице, услышал еще кое-что:
— Врач сказал еще, что…
Филипп резко обернулся:
— Что?
— Что царица чувствует себя хорошо, — одним духом закончил вестник.
— Когда это произошло?
— Прошлой ночью, вскоре после захода солнца. Я бросился вниз и поскакал. Я не останавливался ни на минуту, даже чтобы поесть, и только пил из своей фляги, не слезая с коня. Я слезал, лишь чтобы пересесть на другого… Я не видел, сколько было времени.
Филипп хлопнул его по плечу.
— Дайте поесть и выпить этому нашему другу. Всего, что он пожелает. И дайте ему поспать в хорошей постели, за то, что доставил мне лучшую из вестей.
Послы в свою очередь поздравили царя и попытались воспользоваться благоприятным моментом, чтобы завершить переговоры с наибольшей выгодой для себя, но тот заявил:
— Не сейчас, — и ушел в сопровождении своего начальника штаба.
Филипп тут же созвал всех командиров своего войска, велел принести вина и пожелал, чтобы они выпили с ним, а потом приказал:
— Трубите сбор. Хочу, чтобы мое войско построилось в безупречном порядке, как пехота, так и конница. Хочу, чтобы собрались все.
В лагере зазвучали трубы, и люди, уже слегка пьяные или полуголые в шатрах проституток, начали вставать на ноги, облачаться в доспехи, хватать копья и в спешке бросились строиться, поскольку сигнал трубы был равносилен голосу самого царя, кричавшего в ночи.
Филипп уже стоял на возвышении, окруженный своими военачальниками, и, когда все выстроились, самый старый воин, как обычно, выкрикнул:
— Зачем позвал нас, царь? Чего ты хочешь от своих солдат?
Филипп вышел вперед. Он был в парадных доспехах из железа и золота и длинном белоснежном плаще; на ногах сверкали поножи с серебряной чеканкой.
Тишину нарушало лишь фырканье коней и крики ночных зверей, привлеченных огнями лагеря. Полководцы, стоявшие по бокам от государя, видели, что его лицо покраснело, как бывало, когда он сидел у бивака, а глаза горят.
— Македонские мужи! — крикнул царь. — У меня дома, в Пелле, царица родила мне сына. В вашем присутствии я объявляю, что это мой законный наследник, чтобы вы запомнили. Его имя АЛЕКСАНДРОС!
Командиры приказали салютовать оружием, и пехотинцы взметнули вверх сариссы, огромные двенадцатифутовые боевые копья, конники подняли к небу лес дротов, а кони забили копытами и заржали, кусая удила.
Потом все начали ритмично выкрикивать имя царевича:
— Александр! Александр! Александр! — и стучать наконечниками копий по щитам, поднимая шум к самым звездам.
Они думали, что и слава Филиппова сына вместе с их голосами и шумом их оружия взметнется к
