топором. Туловище Вульфилы прикрывала кольчуга, усиленная на плечах и груди металлическими пластинами. Он ехал молча, погрузившись в мысли, но при этом от его внимания не ускользала ни единая мелочь на пути — ни в поле, ни по обочинам дороги. Двое стражей ехали по обе стороны от него, внимательно оглядывая обширное открытое пространство впереди.
Два отряда по дюжине воинов рассыпались впереди справа и слева от дороги, на расстоянии полумили от основного отряда, прочесывая каждую кочку и заглядывая под каждый куст в поисках возможного врага. Позади Вульфилы ехали около тридцати всадников, сопровождавших экипаж с пленниками. И, наконец, позади колонны двигался на некотором расстоянии еще один отряд из двадцати воинов, прикрывавших тылы.
Амброзин сидел напротив Ромула. Время от времени он обращал внимание мальчика на то, мимо чего они проезжали: деревни или фермы, древние монументы, превратившиеся в руины… Наставник пытался втянуть мальчика в беседу, но почти безуспешно. Мальчик либо отвечал весьма односложно, либо просто молчал, уйдя в себя. В конце концов, его наставник просто достал из своей сумки «Энеиды» и принялся за чтение, иногда поднимая взгляд, чтобы выглянуть в окно; потом он извлек на свет табличку и дорожный письменный прибор. Довольно долго он что-то писал, то и дело обмакивая перо в чернила. Когда процессия достигла достаточно густо населенных земель, один из стражей распорядился, чтобы окна экипажа закрыли занавесками: никто не должен был видеть сидящих внутри.
Похоже, путешествие было весьма тщательно спланировано и подготовлено заранее. Когда конвой остановился на первую ночевку (возле мильного камня с отметкой «двадцать пять», лежавшего у дороги), Амброзин увидел, что видневшееся неподалеку старое, наполовину разрушенное здание гарнизона недавно отчасти привели в порядок. Из окна сочился свет, и кто-то явно приготовил обед для гостей. Солдаты раскинули лагерь рядом с постом и принялись готовить себе еду: пшенную кашу, приправленную свиным салом и солониной. Амброзин уселся за стол напротив Ромула, и человек, ожидавший их в доме, подал на стол жареную свинину с тушеной чечевицей, несвежий хлеб и кувшин с колодезной водой.
— Не слишком роскошный пир, — сказал Амброзин, — но ты должен поесть. У нас впереди долгий путь, а ты совсем ослабел. Ты должен восстановить силы.
— Зачем? — спросил мальчик, без малейшего интереса глядя на горячую еду.
— Затем, что жизнь — это дар Божий, и мы не можем распоряжаться ею, как нам вздумается.
— Если это и дар, я о нем не просил, — возразил Ромул. — И что меня ждет впереди? Вечный плен? Ведь так?
— Никто в этом мире не может судить о вечном. Да и нет ничего вечного. Постоянны только перемены. Движение, перевороты. Тот, кто сегодня восседает на троне, завтра может оказаться лежащим в пыли. Тот, кто сейчас рыдает, может обрести надежду с новым рассветом. Ты должен надеяться, Цезарь, ты не должен отступать перед невзгодами. Поешь хоть немного, прошу тебя, мой мальчик. Сделай это для меня, ты ведь знаешь, как я о тебе беспокоюсь.
Мальчик отпил немного воды, потом произнес безо всякого выражения:
— Не называя меня Цезарем. Я никто, и, возможно, всегда был никем.
— Ты ошибаешься! Ты — последний из великого племени хозяев мира. Я ведь был там, когда тебя приветствовал Римский Сенат. Разве ты успел об этом забыть?
— Как давно это было? — перебил наставника мальчик. — Неделю назад? Или год? Я и в самом деле не помню. Как будто ничего такого и не было.
Амброзин решил не сосредотачиваться на этом. И заговорил о другом:
— Есть кое-что такое, о чем я тебе никогда не говорил. Кое-что весьма важное.
— Что именно? — рассеянно, отчужденно спросил Ромул.
— Наша первая встреча. Тебе было всего пять лет, и твоя жизнь была в тот момент в опасности. Это было в глуши лесов в Апеннинах, неподалеку отсюда, если мне не изменяет память. Тогда стояла темная зимняя ночь…
Мальчик поднял голову, вопреки собственному желанию заинтересовавшись началом истории. Его наставник был непревзойденным рассказчиком. И всего несколькими словами он сумел создать особую атмосферу, заставив окружающее отступить в тень, вызвав к жизни призраки прошлого. Ромул взял кусок хлеба и обмакнул его в разваренную чечевицу; бросив на воспитанника довольный взгляд, Амброзин тоже принялся за еду.
— Ну, и что случилось потом? — спросил Ромул.
— Ты отравился. Ты съел ядовитые грибы. Кто-то, по ошибке или намеренно, положил их в твою пищу… возьми-ка кусочек мяса
— А вдруг эта еда тоже отравлена?
— Нет, не думаю. Если бы они хотели убить тебя, они бы уже сделали это. Так что не бойся, мой мальчик. Ну так вот… я вообще-то очутился там по чистой случайности. Я ужасно устал и проголодался, моя одежда изорвалась в долгом пути, я просто окоченел от холода — и вдруг увидел свет в шатре посреди леса, и меня как будто что-то толкнуло изнутри. Это было очень странное чувство, нечто вроде внезапного откровения. Я пошел вперед, не останавливаясь, и двигался при этом как во сне. Наверное, сам Господь помогал мне; ни один из стражей меня не заметил, им словно туманом глаза застлало… а я и сам не заметил, как очутился в шатре. Ты лежал на постели. Ты был тогда такой маленький! И ужасно бледный, губы у тебя даже посинели. Твои родители просто сходили с ума от страха. Я дал тебе рвотное — и весь яд вышел из тебя. А я с того момента стал членом вашей семьи и никогда больше не расставался с тобой.
Стоило Ромулу вспомнить родителей, как его глаза наполнились слезами, но мальчик сдержался и не позволил себе расплакаться. Он лишь сказал:
— Лучше бы ты позволил мне умереть. — Амброзин сунул в рот мальчику кусочек мяса, и Ромул проглотил его целиком, не разжевав. — А что ты там делал, в том лесу? — спросил он.
— Что я там делал?.. Ну, это длинная история, и если хочешь, я расскажу ее по дороге; а сейчас давай покончим с едой и отправимся отдыхать. Завтра нам придется подняться очень рано, и ехать весь день.
— Амброзии…
— Да, сынок?
— Почему они хотят держать меня в тюрьме всю мою жизнь? Потому что мой отец добился для меня императорского трона? Поэтому?
— Думаю, да.
— Послушай, — сказал мальчик, неожиданно просветлев. — Я все решил. Я хочу отказаться от всего этого — от титула, от владений, от короны. Я хочу быть простым мальчиком, как все другие. Мы с тобой можем куда-нибудь уехать. Я найду себе работу, мы можем стать уличными певцами, например, или рассказывать истории на площадях… Ты ведь так здорово умеешь рассказывать, Амброзии!.. Мы как-нибудь заработаем на жизнь, и мы никому не помешаем. Мы увидим множество новых мест, мы можем даже отправиться за море, в страну пигмеев, или хоть на лунные горы! Разве это не замечательно? Скажи ему, пожалуйста. Объясни ему, что я хочу все-все бросить, даже… — Ромул опустил голову, чтобы скрыть лицо. — Даже не стану мстить за отца. Скажи ему, что я хочу все забыть. Все! И что он вообще никогда больше не услышит моего имени. А? Пожалуйста! Ты пойдешь к нему, скажешь это?
Амброзин посмотрел на мальчика с бесконечной нежностью.
— Все это не так-то просто, Цезарь.
—Да ты просто лицемер! Называешь меня Цезарем, а сам не желаешь повиноваться моим приказам!
— Я бы повиновался, если бы это было возможно, однако… увы, это не так. У этих людей нет власти, чтобы даровать тебе даже самую малость. Одоакр может, конечно, но он в Равенне, и он отдал приказы, с которыми никто не решится поспорить. И ты не должен больше никогда называть меня лицемером. Я твой учитель, и будь любезен относиться ко мне с уважением. Ну, а теперь, если ты не против, давай покончим с едой и — спать. Не спорь!
Ромул уныло повиновался, и Амброзин проследил затем, чтобы он доел последний кусок хлеба, прежде чем уйти в соседнюю комнату. А потом старый наставник снова достал свои письменные принадлежности и продолжил работу при неровном свете фонаря. Снаружи доносились громкие голова варваров, принявшихся снимать дневную усталость при помощи крепкого пива, которое они пили в огромном количестве ради
