Артемиды Орфии.
Старый Пелиас подвинулся еще ближе к Талосу, внимательно разглядывая его лицо. Он потрогал волосы юноши.
— Бедный мальчик, — прошептал он. — Храбрый как лев… Он не заслуживает смерти, не дожив еще и до двадцати лет! — Он повернулся к дочери. — Ступай, приготовь что-нибудь поесть, чтобы была хоть какая-нибудь еда к тому времени, когда Талос проснется.
Антинея вдруг вспомнила, что она не ела весь день, и ушла готовить скудный обед. Когда трапеза была готова, она позвала отца, но старик явно ел через силу, и мысли его витали где-то далеко. Они рано легли спать, измотанные событиями минувшего дня.
В своей постели, глубоким сном, наполненным пугающими ночными кошмарами, спал Талос. Горло пересохло, в висках стучало. Перед ним в быстрой последовательности промелькнуло лицо Бритоса, горящее ненавистью, зловещее поблескивание наконечника дротика, висевшего над ним, как смертный приговор, лица остальных спартанцев, кружившиеся вокруг в пугающем водовороте. Их издевательский смех все громче и громче отдавался в сознании.
— Агиас, он хромой! Он хромой! Он хромой! — повторяли пронзительные голоса… десять раз, сто раз… все громче и громче Талос проснулся, измученный болью, среди ночи; лоб был весь мокрый от пота, сердце бешено колотилось.
Перед ним в мягком свете луны сидела Антинея. Серебристые волосы обрамляли милое лицо, словно легкое облако. Короткое детское платье едва доходило до колен.
Поставив на скамью лампу, которую она держала, девушка села на краешек постели. Талос, находившийся в состоянии между сном и бодрствованием, казалось, еще не пришел в себя. Антинея протянула маленькую загрубевшую руку к его лбу и стала молча вытирать пот краешком шерстяного одеяла.
Талос наблюдал за ней с трепетом в сердце. Внезапно прохладная рука легла ему на грудь и, казалось, вызволила из ночного кошмара. Лицо Антинеи, хоть и медленно, становилось все более четким, в почти полной темноте. Ее глаза — наполненные волнением и бесконечной нежностью — ласкали и поддерживали его упавший дух, его пошатнувшийся разум.
Талос увидел, как медленно приближается ее лицо, почувствовал, как ее волосы теплой волной коснулись его груди, ее губы коснулись его жаждущего рта.
Больше не было запаха крови, заполнявшего ноздри, — он исчез. Талос, калека, ощущал приятный запах сена, спелой пшеницы, полевых цветов. В глубине своего сердца он мечтал о золотистой коже Антинеи, об аромате ее тела… как будто в первый раз.
Как только в окрестностях прокричали первые петухи, Антинея вышла из хлева, неся тяжелый кувшин парного молока.
Ее отец Пелиас уже ушел в город. Он вез первые дары полей в дом своего хозяина для украшения стола в день великого праздника. Два больших наполненных мешка были приторочены к седлу его осла.
Девушка налегла на дверь, открыла ее, вошла в дом и поставила кувшин на пол. Она налила чашку еще теплого молока. Пора будить Талоса, ему нужно поесть…
Она бесшумно вошла в комнату, где спал юноша. Солнечный луч осветил помещение и соломенную подстилку, все еще с пятнами крови…
Пусто!
Антинея вдруг почувствовала слабость. Понимая, что он не мог уйти далеко, она бросилась из дома.
Она побежала к лесу около ручья, но там не было и следа юноши. Решила пойти к горе, но сразу же поняла, что Талос не мог уйти этой дорогой.
Он никогда не посмеет вернуться к своей семье в таком виде.
Было только одно возможное объяснение: Талос, скорее всего, отправился в Спарту! Единственное место, куда они вместе с отцом запретили ему ходить при любых обстоятельствах.
Она устало вернулась домой и залилась слезами, подходя к двери. Посидев и поразмыслив немного, девушка вдруг поняла, что она должна сделать.
Антинея встала, надела длинный плащ, доходивший до пола. Она направилась в город обычным быстрым шагом, и, добравшись до места, заметила, что на улицах и площадях собираются целые толпы народа.
Интуиция не подвела Антинею: Талос уже давно бродил по улицам, нетвердо держась на ногах, закрывая лицо капюшоном, прячась от скоплений людей, заполняющих улицы, что вели к храму Артемиды Орфии. Почти наступило время великой жертвы и церемонии посвящения новых воинов.
Из далеких краев со своими семьями прибыло множество периэков — неполноправной части населения, людей средней касты: селян и торговцев. Илотов было меньшинство. Некоторые служили в городе своим хозяевам, остальные прибыли просто из любопытства, чтобы воочию увидеть жестокий ритуал посвящения.
Вдруг, совершенно неожиданно с площади перед храмом раздалась барабанная дробь, и зазвучали требы. Звуки, хорошо знакомые Талосу — он впервые услышал их, когда спустился с горы к берегам Еврота, чтобы увидеть возвращающихся воинов.
Толпа расступилась, освобождая дорогу двору. Первыми прошли жрецы, облаченные в белые одежды; на голове у них красовались шерстяные повязки, длинные концы которых широкими полосами спускались на плечи.
Далее шагали глашатаи и храмовые служители.
На небольшом расстоянии за ними шли подразделения воинов, одетых в малиновые плащи и туники, закованных в отполированные доспехи, в шлемах, увенчанных гребнями из конских хвостов.
Талос, спрятавшийся за колонну, почувствовал, как по спине пробежала дрожь, когда он наблюдал за тем, как они маршируют сомкнутыми шеренгами, размеренным шагом. Он увидел себя еще совсем маленькими мальчиком, на краю пыльной дороги, перед воином, который остановил на нем свой печальный взгляд…
Равные начали описывать круги по площади, перестраивая шеренги в четыре ряда. Они остановились, как вкопанные, щит к щиту, в руках — длинные сверкающие копья. Колонну замыкала царская охрана с ярко-красными гребнями, развевающимися на ветру, их огромные щиты были украшены гербами самых знаменитых семейств города.
На одном из таких щитов Талос увидел изображение дракона со сверкающей чешуей из меди. Сердце мальчика забилось чаще; он тщетно пытался рассмотреть лицо воина, спрятанное за забралом шлема.
За ними ехали два царя: Клеомен на своем черном жеребце и Леотихид в седле коринфского гнедого; их доспехи богато украшены, а просторные мантии свободно ниспадают, закрывая крупы боевых коней.
Последними шли надзиратели казарм, а позади них шагали юноши, стремившиеся стать эйренами, мужчинами и воинами, готовыми защищать честь и могущество своего города.
Заняв свои места, два царя дали сигнал глашатаям, которые протрубили начало жертвоприношения. Дымящаяся кровь принесенных в жертву животных капала на мостовую, по площади распространился едкий запах, когда внутренности загорелись в кострах на алтаре.
Наступил великий момент: двери храма широко распахнулись. Появились пятеро эфоров и прошли к старейшинам, занимая свои места.
Первый из них поднял правую руку, и глашатаи прокричали имена троих юных кандидатов: Кресил, сын Евмена; Клеандрид, сын Эвпита; и Бритос, сын Аристарха.
Талос вздрогнул; хотя физически юноша был изнурен, он почувствовал, как по его членам пробежала дрожь. Он понял, что пришел в город именно ради этого.
Этот юноша, Бритос, которого он раньше никогда не видел, был готов убить его. Может быть, он еще и убьет его… Талос должен был узнать исход испытания.
Жрецы произнесли ритуальные заклинания, слуги вышли вперед, чтобы сорвать одежду с претендентов и крепко держать их за руки.
Под звуки труб началось бичевание. Зрители замерли в полном молчании.
Мальчики напряглись при первом ударе, все мышцы их сжались в едином спазме. Затем, измученные, они предались боли, безвольно раскачиваясь при каждом ударе.
