ход судьбы, предназначенной ему… рабской судьбы…
Имя! Малышу нужно имя. Безусловно, его родители должны были выбрать имя для него, имя воина, сына и внука воинов, имя разрушителя. Какое же имя один слуга может дать другому? Старинное имя своего собственного народа? Имя, которое напоминало бы ему о величии давно минувших времен? Нет, ребенок не из илотов, и нельзя пренебрегать тем, что у него спартанская кровь. И все же он более не сын Спарты. Город отрекся от него.
Критолаос вспомнил один из старинных рассказов, который дети умоляли его повторять долгими зимними вечерами:
Давным-давно, когда по дорогам земли еще ходили герои, бог Гефест создал великана, всего из бронзы, для охраны сокровища богов, которое было спрятано в глубокой пещере на острове Аемнос. Великан двигался и ходил, словно живой, потому что в полость его огромного тела боги налили чудодейственную жидкость, которая оживляла его. Жидкость была запечатана пробкой, тоже из бронзы, спрятанной внизу, в пятке, так, что никто не мог ее увидеть. Итак, его тайна, слабое место этого колосса находилось в правой ноге. Его звали Талос…
Старик полуприкрыл глаза. Имя мальчика должно напоминать ему о его несчастье. Оно навеки сохранит его силу и гнев, всегда будет с ним. Его будут звать Талос
Старый пастух поднялся, опираясь на пастушью палку с крюком, которая совсем истерлась в том месте, где он хватался за нее своей мозолистой рукой. Он снова подошел к стаду. Солнце начинало садиться в море, и струйки дыма уже поднимались из лачуг, разбросанных среди гор; женщины готовили скудный обед для своих мужчин, возвращающихся с работы.
Пора собирать стадо… Старик свистнул, и собака забегала вокруг блеющих овец, которые сбивались в одну кучу. Ягнята скакали по полям, стремясь спрятаться за матерями, и баран занял свое место во главе стада, чтобы вести его в загон.
Критолаос загнал животных, отделил самцов от самок и начал доить, собирая струящееся молоко в большой кувшин. Он налил молоко в чашку и принес ее с собой в дом.
— Вот и мы, — сказал он, входя внутрь. — А здесь немного парного молока для нашего малыша Талоса.
— Талос? — удивленно повторила женщина.
— Да, Талос. Именно это имя я выбрал для него. Так я решил, и так должно быть. Как он? Дай-ка мне взглянуть… Кажется ему значительно лучше, правда?
— Он проспал почти весь день, только что проснулся, совсем недавно. Должно быть, он совсем без сил, бедняжечка. Наверно, он плакал до тех пор, пока совсем не потерял голос? Сейчас он не может произнести ни единого звука. Конечно, если он вообще не немой…
— Немой? Совершенно исключено! Боги никогда не бьют человека сразу двумя дубинками… по крайней мере, так говорят. — И в этот же момент малыш Талос испустил истошный крик.
— Видишь, он совсем не немой. Нет, я уверен, что этот плутишка еще заставит нас попрыгать своими воплями!
Сказав это, старик придвинулся поближе, чтобы погладить малыша, который лежал в плетеной корзиночке. Младенец сразу же схватил узловатый указательный палец старика и крепко сжал его.
— Во имя Геркулеса! Наши ножки не совсем здоровенькие, но наши ручки уж точно сильные и крепкие, не так ли? Вот так, вот так: держи крепко, малыш! Никогда не позволяй тому, что принадлежит тебе, выскользнуть из твоих рук, и никто не сможет отобрать у тебя это.
Через щели в двери в комнату проникали лучи заходящего солнца. Они коснулись седых волос старика, отбросив золотистые отблески янтарного и молочного цвета на кожу малыша и на бедное, закопченное до черноты убранство домика.
Критолаос, сидя на скамье, взял малыша на руки и начал есть простую еду, приготовленную дочерью. До его ушей доносилось блеяние овец в загоне, а с поляны слышались глубокие вздохи леса и заливистые соловьиные трели.
Наступил час длинных теней, когда боги облегчают страдания людей, унимая боль в их сердцах, и посылают им пурпурные облака, несущие утешающий покой сна.
А там, внизу, на равнине, на благородный дом Клеомениов уже легла холодная тень громадной горы. С лесистых вершин мрачного великана в долину спускались боль и страдания.
На супружеском ложе гордая жена Аристарха уставилась неподвижным взглядом остекленевших глаз в потолочные балки.
В ее сердце выли волки Тайгета, ее уши слышали устрашающий скрежет их стальных челюстей, а в темноте горели их желтые глаза. Ни сильные руки, ни широкая грудь ее мужа не могли принести ей утешение, никакие слезы не могли смыть горькую боль в израненной душе.
Прихрамывая на больную ногу, Талос гнал отару вдоль обильно расцветших берегов реки Еврот. Пастуший посох он крепко сжимал в левой руке. Легкий ветерок волной пробегал по целому морю маков, растущих вокруг, воздух был насыщен резкими ароматами розмарина и мяты.
Мальчик, мокрый от пота, остановился, чтобы освежиться речной водой. На овец жара также действовала угнетающе, они лежали под вязом, ветви которого, обожженные солнцем, давали небольшую тень.
Собака крутилась около мальчика-пастуха, виляя хвостом и тихо подлаивая.
Парнишка повернулся, чтобы потрепать свалявшуюся шерсть пса, забитую люпинами и овсом. Криос еще теснее прижался к своему молодому хозяину и лизал его изуродованную ступню, словно она была болезненной раной.
Мальчик наблюдал за маленьким псом глубокими спокойными глазами и время от времени трепал густую шерсть на его спине. Внезапно, когда он повернулся в сторону далекого города, в его взгляде появилось беспокойство. Акрополь, выбеленный солнцем, вздымался над долиной, словно мираж, дрожащий в знойном воздухе, переполненном оглушающим стрекотом цикад.
Талос достал из заплечного мешка на лямках тростниковую свирель, подарок Критолаоса. Он начал играть: свежая, легкая мелодия полилась на полевые маки, смешиваясь с журчанием реки и песней жаворонков. Вокруг их летало множество… Изумленные, они поднимались к пылающему солнцу и падали вниз, словно пораженные молнией, на стерню и пожелтевшие травы.
Внезапно звук свирели стал умолкать, постепенно затихая, словно журчанье ручья, текущего в темноту пещеры в самом чреве земли.
Душа пастушонка напряженно вибрировала в такт примитивной музыки инструмента. Время от времени он откладывал свирель и смотрел на пыльную дорогу, идущую с севера, — словно ждал кого-то.
— Я вчера видел пастухов с нагорья, — рассказывал старик. — Они говорят, что возвращаются воины, и с ними много наших людей, которые служили в армии погонщиками мулов и подсобными работниками.
Талосу хотелось увидеть их. Впервые он привел свою отару в долину, спустившись с гор, — только для того, чтобы посмотреть на спартанских воинов, которых простые люди описывали с такой злобой, отвращением, с таким восхищением… и ужасом.
Вдруг Криос поднял свою мордочку, чтобы понюхать неподвижный воздух, и залаял.
— Кто там, Криос? — спросил юный пастух, неожиданно вскакивая на ноги.
— Хороший мальчик, сиди тихо, все в порядке, ничего не случилось… — говорил он, пытаясь успокоить животное.
Мальчик напряженно вслушивался и, немного погодя, ему показалось, что он слышит отдаленный шум. Пение флейт, похожее на звук его собственной свирели, — и в то же время совершенно другой, поддерживаемый глухим ритмичным шумом, как далекий гром.
Вскоре Талос услышал топот множества ног, шагающих по земле.
Это напомнило ему то время, когда пастухи из Мессении шли мимо со своими стадами быков. Неожиданно он увидел, как из-за холма слева появились они. Это были воины!
В мерцающем воздухе, силуэты казались нечеткими, но все же устрашающими. Музыку, которую он слышал, создавала группа мужчин, идущих впереди во главе колонны и трубящих в трубы. Этот звук сопровождался ритмичным боем барабанов и металлическим звоном литавр. Музыка была странная, монотонная, навязчивая, состоящая из напряженных вибрирующих звуков, которые пробуждали в ребенке сильные желания, беспокойное возбуждение, заставляющее бешено колотиться сердце.
