хотел, прохвост! Коварный прохвост, ты щедро снабжаешь деньгами мать, чтобы она загубила и убрала с твоего пути твое собственное дитя. Ты боишься этого юноши. Он не чета тебе, он может стать наглядным доказательством твоей неудавшейся жизни. Подлый убийца, ты толкаешь его, снабдив деньгами, в первую попавшуюся пропасть!
Самообвинения сыпались градом. Но когда все было сказано: «В какой же момент следовало отнять его у матери?» И он решил про себя: «Такого момента не было. Мой Клаудиус — сын кокотки. В белокурой головке моего малыша, к которой я некогда прижимался лицом, всегда было темно. А почему бы только в головке? Должно быть, и в сердце у него тоже темно? Нет, я не в силах был изменить ни головы, ни сердца. Из мальчика, который послушно терпел меня и выжидал, вырос юноша и стал моим врагом. Но при этом я не шутя подозреваю, что, несмотря на все, мы любим друг друга… Судьба, свершай свой путь!» — закончил он и ушел.
«Моя старая приятельница советует мне быть, как все! Пусть лучше оглянется на себя! Едем!» Он сел в свой автомобиль и поехал в Либвальде.
Что за путешествия зимними ночами ради часового свидания! Опасность была несравненно больше, чем если бы Алиса просто принимала его у себя в красной гостиной. Страх перед супругом? Не в этом дело. Но пусть супруг потеряет след, пусть, еще лучше, потеряет разум. Его шпионы, наверное, донесут ему, где происходят встречи, но они не раскроют ему смысла прогулок по грязи в самых неожиданных местах. Терра думал: «Собственно, все наши стремления сводятся к тому, чтобы он не мог сомневаться в нашей физической невинности? Мы совершаем самый ловкий обман, ибо он соответствует истине. Как тут распутаться какому-то Толлебену! Он, не задумываясь, предпочел бы, чтобы мы обманывали его попросту. Никакой улики. Он не может рассчитывать даже на такое реальное оскорбление, как в случае с Мангольфом. Дьявольски скомбинированный план, чтобы человек с подобной самоуверенностью лишился рассудка».
В этот миг посреди пустого шоссе, где завывает ветер, он ненавидел Алису. «Как можно до такой степени подчиниться женщине! Мужчина должен сохранить за собой хотя бы возможность борьбы. В сущности я больше уважаю Толлебена, чем эту женщину… Что, если повернуть назад?»
Но едва он вошел в парк Либвальде, как раскаяние овладело им. Деревья кряхтели и скрипели под ветром, влажная листва змеилась в темноте, студено журчала вода. «Все это хранит мою Алису, среди глухой пустынной непогоды я ищу мою Алису!»
Он выбрался на аллею, на большую аллею между террасой и рекой. Быть может, она стоит под деревьями в глубокой тьме, и те же докучные мысли сковывают ее и она не хочет знать, что он идет к ней?
На берегу реки тропинки пересекают сухой кустарник — все такое же безотрадное место! Колючки задевают его, так узок проход, в вязкой глине тонут ноги: здесь когда-то небо точно разверзлось перед ним. А вот и узкое пространство между кустами — и, скорчившись, растопырив узловатые руки, звероподобный силуэт дерева! Эмблема убийства. Терра узнавал все вновь. За кустами клокочет и бурлит вода, подобно проливающейся крови! Здесь он хотел убить ее и умереть вместе с ней. Но здесь все только началось… «Здесь я найду мою Алису!»
Она металась взад и вперед в темноте, как в тенетах. Ему пришлось дотронуться до нее; она ничего не видела и не слышала в тенетах своих мыслей.
— Сколько мы перестрадали с тех пор и доныне! — воскликнула она. — Как отплатить за это людям?
Он бережно обнял ее.
— Ты только что из Ниццы? Мою Алису окружала там сияющая синева, и оттуда она поспешила вернуться прямо сюда, в эти печальные места. Ради меня, Алиса, ради меня?
Она покоилась в его объятиях, сомкнув глаза.
— Я бежала в Ниццу. Мне все время хочется убежать, но для меня нет прибежища. Одну ночь я пролежала там без сна, проклиная все. Потом вернулась. Возьми меня!
Он опустился перед ней на колени в грязь. Но она отвернулась, плотно сомкнув глаза; он встал, а она так и не пошевелилась.
Идя по аллее, они заметили далеко впереди слабое поблескиванье — калитка парка.
— Сюда мы бежали когда-то, потом разом остановились и едва перевели дух. Открыта она сегодня?
— Она всегда была открыта, но ты не увез меня.
— Так запрем же ее наконец! — сказал он. — И останемся на ночь в Либвальде.
— Поздно! — сказала она, не останавливаясь, но он преградил ей путь.
— Так больше нельзя. Все это превосходно — твоя непорочная месть, разговоры о самоуважении и о нашей исключительности, — но в один прекрасный день становишься просто человеком. В доме темно, ключ у тебя. Твой приятель-сторож ничего не услышит, а если жена разбудит его, он скажет, что мы привидения.
— Эту зиму дом был необитаем. Не надо в холодный дом! Если хочешь, лучше к тебе. — Этим она заставила его отпустить ее. Когда они уже садились в автомобиль, подбежал сторож: почему графиня не возвращается в дом? Его жена протопила там. Алиса не ответила ему; она подняла воротник шубки, так, чтобы и шофер не видел ее лица. Скорее прочь! Дорогой она пожаловалась, что сторож тоже подкуплен ее мужем. А Терра доверяет своему шоферу? «Она фантазирует!» — мечтательно думал Терра; у него было такое чувство, словно он увозит свою Алису. Время отодвинулось назад, на целую жизнь, до того далекого часа — и вот они отважились, они бежали. Но Алиса что-то выдумывала. О чем это она?..
Она тихо жаловалась:
— Когда я нынче вечером в Либвальде вышла из дому, какая-то тень двинулась за мной, я побежала. Я пробежала весь парк, до того места, где ты меня нашел, вернуться я не решалась. Это, наверное, был шпион, — у него повсюду шпионы.
— Это деревья! Ты видела, как деревья качаются под ветром, и решила, что кто-то идет… Бедняжка! — Он прижимал ее к своей груди, чтобы она чувствовала себя в безопасности. Она вырывалась, но вся дрожала.
— Он становится с каждым днем невыносимее, — бормотала она. — И ты бы потерял голову, если бы знал все. Я не могу даже сказать.
— Мы изводим его, надо же это признать. Чего бы он не дал, чтобы ты была обыкновенной женщиной, у которой есть любовник! Он, больше чем мы в Либвальде, блуждает во мраке. И ему еще страшнее. Ты не замечаешь в нем перемены?
— Он молится.
— Это знаменательно.
— Я слышу, как он молится вслух у себя в комнате. В прошлое воскресенье он потащил меня на проповедь в собор.
— Несчастный! — Жалость, которая охватила его при виде смятения Алисы, теперь перешла на ее мужа.
Но она возмутилась:
— Бесстыжее животное! Он осмеливается требовать, чтобы я взяла к себе его незаконнорожденную дочь.
— Что? — с трудом выговорил Терра. — Значит, вы объяснились?
— Он мне во всем признался. По долгу совести, — говорит он. Но это мерзость, пытка! Я должна изо дня в день видеть его незаконнорожденную дочь. Он хочет замучить меня сожалением, почему у меня нет ребенка от тебя! Нет того дурака, который не умел бы мучить!
— Я приму это к сведению. — Терра весь ушел в себя от ее признаний. Вдруг он надумал: — Тебе ничего не стоит разочаровать его. Скажи ему, чья это дочь, которую он считает своей.
— Нет, ни за что! — она горько засмеялась. Да, конечно, у нее осталась одна отрада знать это про себя.
— Но я хочу, чтобы он умер, — неожиданно сказала она. Это прозвучало как самая обычная фраза. Терра пропустил ее слова мимо ушей.
— Он статс-секретарь и по всем данным ближайший кандидат на пост канцлера, если бы с твоим
