сердце вырвалось из груди моей и бросилось за нею в море.
Взволнованный, упал я без чувств на палубу. Долго ли оставался я в этом положении — не знаю, но было темно, когда я лишился чувств, а когда пришел в себя, солнце стояло уже высоко.
Буря еще не утихла, и ураган нес корабль по-прежнему. Разорванные остатки парусов развевались по ветру, как флаги, на нижних мачтах, сломленные мачты все еще волоклись за кораблем по пенящимся волнам.
Окаменевшие тела моих товарищей были разбросаны по палубе, и волны, захлестывая палубу, обливали их.
— И тебе, подобно мне, наскучило уже существование, — думал я обращаясь к кораблю, — и тебе наскучило скитаться по волнам, подвергаться беспрестанно опасностям и невзгодам? Входить в гавань затем, чтобы снова начинать труды свои; служить другим без вознаграждения; носить груз без…
— Святой пророк! — воскликнул паша. — Никогда еще не слыхал я, чтобы люди говорили с кораблями, и не могу понять этого. Пропусти все, что говорил ты кораблю и что он отвечал тебе, и продолжай свою историю.
Буря продолжалась три дня, после чего вдруг настал штиль. По компасу узнал я, что нахожусь недалеко от Вест-Индских островов.
Рассматривая тела, вздумал я, что могу получить за них в Италии огромные суммы, выдав их там за произведение искусства. Не имея других занятий, достал я из корабля досок и сделал для тел ящики. Не без труда удалось мне наконец спустить их в трюм. Однако мне удалось спустить все, исключая одно, которое упало на самое дно корабля и разбилось вдребезги.
Так как разбитый труп не мог иметь достоинств как статуя, то я разломал его, чтобы подробнее исследовать, и могу уверить Ваше Благополучие, что странно было видеть, как каждая часть внутренностей человека, превращенная в камень, имела тот же самый цвет, какой имела в живом человеке. Сердце было красно, и, по прибытии в Италию, я сделал из него много печатей, и граверы, которым давал я выделывать их, признали его прекраснейшим красным сердоликом. У меня есть еще кусок темного камня, который был печенью; я употребляю его для высекания огня. Все вместе было большой ценности, потому что смещение жирных и брюшных частей доставило большое разнообразие прекрасным ониксам и сардониксам, которые я выгодно продал ювелиру.
Упаковка статуй требовала нескольких дней, но я не имел недостатка в жизненных припасах и надеялся, что прежде, чем запас выйдет, я встречу какой-нибудь корабль.
Прошло уже три недели, когда однажды утром вышел я на палубу и увидел по обеим сторонам корабля землю. Тотчас узнал я скалы Гибралтара и пролив, через который несло мой корабль. Одна испанская канонерская лодка из Алгезираса пристала к моему кораблю. Я сказал, что весь мой экипаж за два месяца перед этим умер от желтой лихорадки. Меня заставили выдержать сорокадневный карантин, и по окончании его получил я позволение вооружить корабль и набрать новый экипаж. Я продал два сосуда, в которых была золотая вода, и которые, подобно другим вещам, взятым с острова, были из чистого золота, и на вырученные деньги снарядил корабль к новому путешествию.
Я считал безрассудным плыть в Леггорн, где не только мог быть корабль узнанным и вдова бывшего капитана могла завести со мной тяжбу, по где мои статуи могли быть легко узнаны знакомыми и родными прежнего экипажа, и меня, пожалуй, сожгли бы в инквизиции как чернокнижника. Я поехал в Неаполь, куда и прибыл благополучно. Выгрузив моих окаменелых собратьев, нанял я большую квартиру, где и выставил их, надеясь продать за значительную сумму, но так как я не мог назвать им имя художника и так как фигуры были лишены грации, столь чтимой в Италии, то и остались они на моих руках и, сверх того, были признаны плохо выполненными. Две из них удалось продать мне одному сицилийскому дворянину, остальные решился я разбить, потому что за осколки разбитой статуи выручил очень много денег. Продажа шла как нельзя лучше. За обломки получал я более, чем за целые статуи. Также выручил я значительную сумму за остальные золотые сосуды. Я продал их все английским собирателям редкостей, выдавая за вырытые на развалинах Помпеи. Теперь, имея кучу денег, решился я отправиться в отечество. Открылся удобный к тому случай, я отправился и благополучно прибыл в Марсель.
— Л исполнил ли ты данное тобой шальянскому капитану обещание отслужить за упокой души его пятьсот панихид? — спросил Мустафа.
— До сих пор мысль об этом и не приходила мне. в голову, — отвечал ренегат. — Это, Ваше Благополучие, приключения моего пятого путешествия; надеюсь, что они заняли вас.
— Да, — ответил паша, вставая. — Вот это назову я путешествием! Мустафа, дай ему тридцать золотых. Завтра, Гуккабак, слушаем мы твое шестое путешествие.
Паша ушел за занавес и отправился по обыкновению на женскую половину.
— Скажи мне, Селим, было ли что-нибудь правдивое в истории о принцессе? Сначала думал я, что все это одна выдумка, но когда ты заплакал…
— Это сделал я для большего эффекта, — отвечал ренегат. — Когда я в рассказе воодушевляюсь, часто то, что создает мое воображение, принимаю сам за действительность.
— Святой Пророк, что за талант! — воскликнул Мустафа. — Ты достоин быть первым министром в своей земле. Вот деньги. Следующее твое путешествие будет так же хорошо?
— Постараюсь, чтобы оно было еще лучше этого, потому что вижу, что капитал увеличивается процентами, — отвечал ренегат, побрякивая цехинами. — Аu revoir! — как говорим мы во Франции. — И ренегат удалился из диванной залы.
— Аллах, какой талант! — бормотал визирь по уходе ренегата.
Глава XII
На другой день, когда дела дивана были закончены, ренегат был позван, сел и начал рассказ о своем шестом путешествии.
Столько происшествий, столько опасностей, перенесенных мною, отбили у меня охоту от путешествий, и я твердо решил оставаться жить на суше. Но Франция во время моего отсутствия так изменилась, что мне опротивела своя родина. Все перевернулось вверх дном — дворяне, богачи, люди с талантом были или убиты, или жили в крайней бедности в других землях; низшие классы самовластно заняли их места и управляли землей.
Но что меня понудило снова пуститься в море, это беспрестанный набор рекрутов для составления войск республики. Я видел, что и мне недолго оставаться в покое, и из двух бед выбрал ту, которая казалась мне меньшей; по мне было лучше снова пуститься на опасности в море, чем быть убитым на земле. Я купил большой корабль и снарядил его для торгового путешествия в Лиму, что в Южной Америке. Так как английские корветы покрывали все моря, взял я на борт сорок человек и двенадцать пушек. Мы счастливо пробрались через пролив Гибралтар и стали править на мыс Горн, самую южную точку Америки. Во время путешествия не было с нами ничего особенно замечательного. Но когда уже земля была в виду, вдруг поднялась сильная буря, сорвала почти все паруса и принудила наконец идти под ветром, который и погнал нас на юго-восток.
Корабль очень пострадал от бури: открылась течь, и вода отовсюду стремилась в трюм. Наш запас, особенно хлеб, был или подмочен, или выброшен за борт; наше положение было довольно затруднительно. Так как мы не надеялись с тем, что оставалось еще у нас, добраться до Лимы, то и решились пристать к ближайшему острову, чтобы взять там воды и свежих припасов и потом снова попытаться обогнуть мыс.
Однако я не знал, куда нам править. Но по прошествии четырнадцати дней, в продолжение которых мы правили постоянно на восток, открыли мы землю, которую принял я за необитаемый остров Ново-Георгию. Но когда приблизились мы к нему, то ясно могли различать на нем людей в военных мундирах, выстроенных в порядке. Цвет мундиров никак не могли мы разглядеть в подзорные трубы, заметили только, что у них были желтые отвороты, почему и заключили, что это англичане, наши враги.
— Черт возьми! — подумал я. — Неужели эти хапуги заложили и здесь колонию?
Они были разделены на несколько групп, в каждой человек по двадцати. То стояли они неподвижно, то опять церемониальным маршем приближались к берегу, и все эти маневры производились с соблюдением удивительного порядка, а так как в руках у них не было мушкетов, то я заключил, что они просто учатся маршировке. Нигде не видно было ни домов, ни укреплений, и я решился приблизиться к земле, чтобы удобнее было наблюдать за их движениями. Не дойдя двух миль до острова, мы снова остановились; я взял
