всей моей басни! И старый дурак в том сомневался! Хорошо, в угождение ему попытаюсь еще на что- нибудь.
— Прожив, как уже сказано, шесть месяцев в лесах, наконец соскучился я, а так как расстояние до моего отечества было только в двадцать тысяч миль, то и решился я переплыть туда.
— Машаллах! Переплыть! Сколько миль? — воскликнул Мустафа.
— Безделицу — всего двадцать тысяч.
Итак, в одно прекрасное утро, закинув себе на плечи молодого кенгуру, начал я свое путешествие. Три месяца плыл я не переставая. Когда немного утомлялся, то ложился на спину, после чего продолжал путь. Но меня покрыло столько раковин, что я не мог двигаться вперед. Я пристал у острова Вознесения, отскоблил раковины, обчистился и, чтобы сохранить себя от цинги, прокормился черепахами восемь дней, по прошествии которых снова отправился в дорогу. Приплыв к проливу Гибралтар, подымал я, что не худо завернуть сюда, и прибыл вчера ровно в третий час утренней стражи, после путешествия, продолжавшегося пять месяцев и три дня.
Когда Мустафа объяснил это паше, тот был вне себя от изумления
— Аллах ваакбар! Бог вездесущ! Слыхал ли ты когда-нибудь о подобном пловце? Двадцать тысяч миль, пять месяцев и три дня! Нечего сказать, чудный рассказ! Наполнить ему рот золотом.
Мустафа объявил матросу о неожиданной награде, придуманной для него, когда тот только что осушил фляжку и покатил ее в сторону.
— Черт возьми, это новый способ награждать! Никогда еще не слыхивал я, чтобы делали изо рта мешок. Но все равно; только если вы хотите сыпать золото, то не мешает выкинуть лишний груз через борт.
С этими словами матрос вложил в рот большой и указательный пальцы и вынул огромную жвачку табака.
— Ну, теперь я готов, только не очень старайтесь, пожалуйста, а то задушите меня.
Тут один из людей паши всыпал ему в рот довольно много золотых монет. Матрос выплюнул их одну за другой в свою шляпу, вскочил на ноги, кивнул головой, лягнул взад ногой (что было прощальным поклоном для паши), объявил, что он глупейший из всех старых дураков, когда-либо им виденных, кивнул Мустафе и удалился из дивана.
— Машаллах! Он хорошо плавает! — сказал паша.
Глава XVIII
Отбытие каравана визирю удалось различными проволочками отсрочить на два или на три дня. Конечно, ему должно было всячески способствовать его отправлению, но он хотел задержать Менуни и доставить тем удовольствие паше. Менуни был вовсе не прочь: щедрость паши сыщешь не везде, и следующим вечером он снова явился.
— Кош амедеид! Ты пришел очень кстати! — воскликнул паша входящему Менуни. — Мы ждем от тебя сегодня новой повести. Мне все равно, как ни долга она, только, сделай милость, расскажи повесть без царевен, отыскивающих себе женихов. Нужно иметь терпение дервиша, чтобы выслушать до конца какую- нибудь Бабе-би-Бобу.
— Повинуюсь приказанию Вашего Благополучия, — отвечал Менуни. — Угодно ли будет слушать повесть о водоносе Юсуфе?
— О водоносе — это, кажется, будет лучше. Начинай!
Говорят, что великий Гарун-аль-Рашид мучился бессонницей, которой Аллаху угодно было затемнить блеск судьбы его и которая обыкновенно посещает чаще людей, вознесенных счастьем выше низких забот жизни.
— Не могу сказать, чтобы я когда-нибудь мучился ею, — заметил паша. — Отчего бы это, Мустафа?
— Ваше Благополучие имеете на нее такое же неоспоримое право, какое имел и великий халиф, — ответил Мустафа с низким поклоном. — Впрочем, если смею сказать Вашему Высокомочию мнение нижайшего из рабов ваших, — продолжал он, наклонившись к уху паши, — в чудной воде гяуров нашли вы против нее оборонительное средство.
— Совершенная правда! — отвечал паша. — Как я знаю, Гарун-аль-Рашид исполнял со всей точностью заповеди корана, зато на что был похож под конец!.. Продолжай.
Халиф, как я уже имел счастье сказать Вашему Благополучию, мучился бессонницей; он послал Мезрура первому министру, Джаффару Бермукки, который, несмотря на то, что очень не любил эти ночные тревоги, поспешил к повелителю правоверных.
— Отец правоверных! Наместник пророка! — начал министр с низким поклоном. — Раб ожидает мудрых слов твоих; он дышит только тем, чтобы скорее исполнять твои приказания.
— Джаффар, — сказал халиф, — я не могу заснуть и хочу, чтобы ты нашел средство развлечь меня. Что скажешь ты на это?
— Иди, государь, в твой любимый тигрийский сад и там, следя за течением светлой луны и слушая пение соловья, дожидайся великолепнейшего зрелища восхода солнца.
— Нет, не то, — отвечал халиф.
— Клянусь бородой пророка! Халиф был прав, а Джаффар — просто дурак! Я не слыхал, чтобы можно было находить удовольствие, глядя на луну! — воскликнул паша.
— Нет, не то, — сказал халиф. — Мои сады, дворцы, сокровища уже не приносят мне никакого удовольствия.
— Клянусь мечом пророка! — воскликнул паша. — Теперь и сам халиф кажется мне глупым.
— Или не угодно будет, о, повелитель, отправиться в хранилище древних рукописей обогатить память мудрыми изречениями, в них хранящимися? — продолжал Джаффар.
— Которые ни к чему не служат, — отвечал халиф. — Воспоминания о прошедшем не рассеят забот настоящего.
— Или не благополучно ли будет светильнику мира, — продолжал Джаффар, — переодевшись, идти с подлейшим из рабов ваших изучать нужды подданных?
— Вот это дельно! — сказал халиф. — Я пойду с тобой на базар и, переодетый, посмотрю на увеселения моих подданных после дневной работы.
Мезрур, первый визирь халифа, тотчас принес нужные платья Одевшись в наряд муссульских купцов и выкрасив свои лица оливковым цветом, халиф и Джаффар, переодетые, в сопровождении Мезрура, вооруженного саблей, вышли через потаенные двери сераля.
Джаффар, знавший по опыту, какие кварталы более оживлены и богаты, повел халифа мимо мечети Зобеида через Тигр, в часть города, лежащую на месопотамской стороне реки. Эта часть была обитаема торговцами вином и другими товарами, нужными как для увеселений багдадцев, так и для их житейских потребностей.
С час времени ходили они взад и вперед, не встречая никого. Они повернули в одну узкую улицу. Тут услыхал халиф веселую песню, он остановился, чтобы выслушать ее до конца, но, по-видимому, ему бы пришлось ждать до самого рассвета, потому что за одним куплетом следовал тотчас другой.
Наконец, потеряв терпение, халиф велел Мезруру постучать в дверь певца. Услышав стук, певец отворил дверь на террасу и вышел посмотреть, кто его беспокоит. Увидев же у своего дома трех человек, он закричал:
— Что за собаки мешают честному человеку в его размышлениях? Убирайтесь отсюда!
— Честный господин! — начал Джаффар жалобным голосом. — Мы бедные купцы, чуждые в этом городе, заблудились и боимся, чтобы стража не схватила нас и не представила кади, и потому просим тебя принять нас в дом свой. Аллах наградит тебя за доброе дело!
— Принять вас в мой дом ни с чем? Накормить вас моим ужином и напоить вас моим вином?.. Убирайтесь!
Халиф от души смеялся над этим ответом, наконец воскликнул:
— Мы точно купцы и просим одного ночлега до утренней молитвы.
— Так ли? — сказал тот. — Значит, вы уже поужинали и утолили вашу жажду?
— Хвала Аллаху, мы уже поели, даже вдоволь, — отвечал халиф.
— Если так, то, пожалуй, войдите, только с условием: обещайте во все время вашего пребывания у меня не открывать рта, что бы я ни делал, будет ли это вам по нутру, или нет.
— Ваше требование так благоразумно, что надо быть ослом, чтобы не согласиться на него.
