считали меня достойною пройти с ними по пути жизни, но проскользнуть со мною в вальсе по паркету были очень не прочь, потому что к имени моему не было прицеплено название гувернантки. В Лондоне никто меня не знал, и я не занимала там этой должности. Мы сидели рядом с леди Р**. Через несколько минут она вскочила и поспешила, — куда и зачем, не знаю, — только место ее тотчас же заняла леди М**, бывавшая с дочерьми своими в числе гостей у леди Батерст.
— Забыли вы меня, мадмуазель де Шатонеф? — спросила она, протягивая мне руку.
— Нет; очень рада вас видеть. Здоровы ли ваши дочери?
— Благодарю вас; вечером они довольно свежи, но по утрам все что-то бледны. Зима в Лондоне ужасная вещь; страшно вредит здоровью; да что делать? Надо выезжать; надо, чтобы нас везде видели; а вечера и балы каждый день. Если девушка не выйдет замуж в первые три сезона после первого появления в свет, так после уже мало надежды; она теряет свежесть молодости, столь привлекательную для мужчин. Никакое здоровье не выдержит такой жизни. Я часто сравниваю наших девушек с почтовыми лошадьми; зимою им задают страшную гонку и потом ведут летом откармливать в деревню, чтобы в следующий сезон начать снова. Это, право, ужасная жизнь; да что делать? Надо же выдавать дочерей замуж. Я с моими просто измучилась; пора бы им пристроиться. Пойдемте в другую комнату, мадмуазель де Шатонеф; там прохладнее и меньше народу. Дайте мне вашу руку. Может быть, мы встретим моих дочерей.
Мы пришли в соседнюю комнату и сели в углу на софе.
— Здесь нас никто не подслушает, — сказала леди М**. — Скажите, пожалуйста, вы расстались с леди Батерст, но я не знаю почему. Что, это тайна?
— Нет. После отъезда Каролины мне нечего было у нее делать, и я не захотела оставаться. Вам, может быть, известно, что я приехала к леди Батерст в гости, и что непредвидимая перемена обстоятельств заставила меня остаться у нее в качестве наставницы Каролины.
— Да, я слышала что-то в этом роде; это у вас было, кажется, слажено как-то между собою, и леди Батерст была, я думаю, этому очень рада. Я, по крайней мере, сочла бы это за особенное счастье. Теперь вы у леди Р**. Скажите, если это не нескромный с моей стороны вопрос: что вы у нее такое?
— Она пригласила меня в секретарши, но я еще ни строки для нее не писала. Леди Р** угодно видеть во мне компаньонку, и я должна отдать ей справедливость, что она осыпает меня ласками.
— Я в этом не сомневаюсь, — сказала леди М**, — только мне кажется (извините, что я беру смелость вмешиваться в ваши дела: я от души желаю вам добра), мне кажется, что положение ваше в доме леди Р** не совсем таково, каким желали бы его видеть преданные вам люди. Всем известны ее странности, чтобы не сказать иначе, и вы, может быть, не замечаете, что она любит иногда болтнуть лишнее. При вас она, разумеется, остерегается; у нее доброе сердце, и она никого не захочет оскорблять умышленно; но в обществе она часто увлекается желанием блеснуть и говорить то, о чем следовало бы умолчать. Мне рассказывали, что намедни, за обедом у мистрисс В**, куда вы не были приглашены, она назвала вас, кажется, своим «очаровательным образцом», и когда у нее попросили объяснения этих слов, она сказала, что вы принимаете разные позы, а она пишет, по ее выражению, с натуры. Некоторые из молодых людей сказали или, лучше сказать, намекнули, что желали бы исполнять роль героя и стоять перед вами на коленях, а она отвечала, что не нуждается в их услугах, потому что для этой роли у нее есть какой-то паж или лакей, не помню наверное. Ведь это, разумеется, неправда, мадмуазель де Шатонеф?
О, как закипела во мне при этих словах кровь!
Читатель уже знает, на сколько тут было правды, но тон, которым все это было рассказано, ужаснул меня. Я покраснела до ушей и отвечала:
— Леди Р** несколько раз, когда я сидела за книгой, а она писала, говорила мне, что пишет с меня свою героиню, правда; но, зная ее причуды, я считала это за пустую фантазию. Повинуясь добродушно ее капризу, я никак не ожидала испытать такого оскорбления, как вы мне рассказываете. Что она обо всем этом рассказывала, не подлежит сомнению, потому что это знала только она да я.
— Да ее лакей.
— Лакей? Да, у нее есть нечто вроде пажа.
— Именно. Мальчик лет пятнадцати или шестнадцати, проворный скороспелка, весьма многим обязанный леди Р** и, если верить молве, не совсем ей чужой. Не заметили вы между ними сходства?
— Боже мой! Вы меня удивляете.
— И вероятно, говорю вам неприятные вещи, — продолжала леди Р**, взявши меня за руку. — Но с моей стороны лучше, я думаю, раскрыть вам глаза, нежели подсмеиваться над вами, когда вас нет, как делают другие. В известном отношении мы живем в дурном обществе; случится ли что-нибудь скандалезное, пронесется ли какая-нибудь ложная молва, все об этом знают, кроме героя рассказов. Редко случается нам найти истинного друга, который уведомил бы нас об этом. Яд разливается, а мы лишены возможности уничтожить его противоядием; светская дружба — вздор. Я, как видите, поступила иначе; не знаю, будете ли вы мне за это благодарны или нет; может быть, нет: за неприятные вести редко благодарят.
— Нет, благодарю вас от всего сердца, — отвечала я. — Я понимаю, что вы поступили по-дружески. Меня ужасно оскорбили, — продолжала я, отирая выступившие на глазах слезы, — но впредь я не подам повода к таким рассказам, потому что оставлю леди Р** при первой возможности.
— Послушайте! Я не решилась бы сообщить вам вещи, которые, как легко было предвидеть, заставят вас отказаться от покровительства леди Р**, — если бы не обдумала, чем можно будет вознаградить вас. Я считаю себя счастливой, что могу предложить вам мой дом, где вы будете пользоваться уважением и удобствами жизни, если вам угодно принять мое предложение. Если бы я знала, что вы намерены расстаться с леди Батерст, я предложила бы вам это тогда же. Теперь, однако же, вы слишком взволнованы; так лучше поговорим об этом в другое время. Не хотите ли приехать ко мне завтра? Я пришлю за вами экипаж в два часа. Я приехала бы к вам сама, но присутствие леди Р** помешает нам говорить о деле. Скажите, приедете вы?
Я обещала; леди М** встала и подала мне руку. Мы возвратились к тому месту, откуда ушли; там застала я леди Р** в жарком споре с каким-то членом парламента. Я села возле нее незаметно и погрузилась в размышления, не очень веселые. У меня страшно разболелась голова, и лицо мое приняло такое болезненное выражение, что это заметил даже собеседник леди Р**.
— Ваша барышня, кажется, нездорова, — сказал он ей.
Я сказала леди Р**, что у меня болит голова, и что я желала бы, если можно, уехать домой.
Она тотчас же согласилась, изъявляя сожаление. Приехавши домой, я поспешила удалиться к себе в комнату.
Тут я села и опустила голову на руки. Я слишком быстро подвигалась в знании света. Я начинала ненавидеть его, — ненавидеть мужчин, и женщин еще больше. Что за уроки были мне даны в продолжение одного года! Сперва мадам д'Альбре, потом леди Батерст, теперь леди Р**. Неужели, думала я, на свете нет ни дружбы, ни великодушия? Мне, в моем раздраженном состоянии, казалось, что все на свете ложь и притворство, что
Потом я начала размышлять о том, что говорила мне леди М**. Какое место могла она предложить мне у себя в доме? У нее три дочери, но они уже невесты, и воспитание их, как говорится, кончено. Я не могла разрешить этой загадки, перестала о ней думать и, наконец, заснула.
На следующее утро я проснулась с тяжелым сердцем и головною болью, но оделась и вышла к завтраку. Леди Р** спросила меня о здоровье и прибавила:
— Вы разговаривали вчера с леди М**. Я и не знала, что вы с ней знакомы. Между нами, Валерия, — это один из моих образцов.
— А она, я думаю, и не подозревает этой чести, — отвечала я.
— Вероятно. Впрочем, в последнем моем романе она списана очень удачно. Леди М** — прожектор; у нее вечно какие-нибудь планы; в настоящую минуту великая задача ее жизни — выдать своих дочерей
