Теперь прочтемте письмо Адели.
«Любезная Валерия!
Жребий мой брошен, и я должна разыграть трудную роль. Я рискнула многим — счастьем всей моей будущей жизни. Расскажу вам все, что случилось со мною за это время. Вы, разумеется, знаете, когда исчезла я из пансиона. Я ушла с Джервисом, и через несколько минут к нам присоединился приятель его, которого он представил мне как майора Аргата. Мы пришли в церковь, где нас уже ждали.
— Душа моя, — сказал он мне. — Позволение у меня в кармане; священник нас ждет, и все готово. Приятель мой и другие будут свидетелями. Вы сказали, что любите меня; докажите же, что вы говорили правду, и будьте моею женою.
Я затрепетала. Не могла говорить. Слова замирали у меня на губах. Я взглянула на него умоляющими глазами; но сопротивление мое было только формою приличия, и я очутилась с ним перед алтарем. Отступление сделалось невозможно; я была так взволнована, что залилась слезами. Не знаю, что подумал священник о моем поведении и наряде, вовсе не подвенечном; но полковник вручил свой отпуск товарищу, а тот передал его священнику. Наконец мы подошли к алтарю; голова у меня кружилась; я почтине помнила, что говорила, но повторяла ответы, и сделалась женой. Когда обряд кончился, я хотела встать с колен, но упала, и была отведена полковником в соседнюю комнату. Через несколько времени он спросил меня, в состоянии ли я вписать свое имя в церковную книгу, и подал мне перо. Священник указал мне в книге место, и я написала: «Адель Шабо». Я вспомнила, какое впечатление могла произвести эта подпись на моего мужа, и склонила голову на руки.
— Я велю подать ей воды, — сказал священник, выходя из комнаты. — Ей дурно.
Когда он удалился, я слышала, как полковник заговорил с товарищем вполголоса. Вероятно, они думали, что я не в состоянии их слышать, но разговор их интересовал меня слишком сильно.
— Да, — сказал полковник, — она подписалась, но она не знает, что делает. Поверьте мне, это так, как я вам говорил.
Я не слышала, что отвечал ему майор, но он продолжал:
— Тем лучше; брак выходит незаконный, и я могу заставить ее родителей принять какие мне угодно условия.
После этого я уже не могла сомневаться. Он женился на мне в уверенности, что женился на Каролине Стенгоп, а не на Адели Шабо. Кровь похолодела у меня в жилах; я лишилась чувств и упала бы под стол, если бы они не поспешили поддержать меня. Я очнулась, когда пришел священник с водою. Муж шепнул мне, что пора ехать, и что экипаж ждет нас у дверей. Не помню, как вышла я из церкви; я опомнилась уже в экипаже и залилась слезами. Как странно, Валерия, что мы в одно и то же время так храбры и так малодушны. Поверите ли, что когда я опомнилась, зная, что муж мой обманулся, когда я увидела, что дело идет о счастье всей моей будущей жизни, я порадовалась тому, что все кончено, я не хотела бы ни за что в мире быть снова свободной. Успокоившись несколько, я рассудила, что пора действовать. Я отерла слезы, улыбнулась и сказала мужу, державшему меня за руку:
— Я знаю, я поступила глупо, необдуманно; но я не успела опомниться.
— Неужели вы думаете, что пылкость ваших чувств уменьшит мою любовь? — отвечал он. — Нет, нет, вы мне тем дороже, что принесли для меня жертву.
Сообразите, Валерия, эти слова с тем, что говорил он за четверть часа насчет моих родителей. Право я готова поверить, что в человеке две души, одна дурная, а другая хорошая, и что они вечно спорят за первенство; одна стоит за этот мир, другая за будущий, и злая душа позволяет доброй иметь на нас влияние, но только с тем условием, чтобы и она не была лишена его. Полковник, например, я уверена, говорил правду и действительно любит меня, как Каролину Стенгоп, которая доставит ему, кроме того, и мирские выгоды; и злая душа не заглушает этих чувств, не мешающих удовлетворению ее желаний. Борьба начнется, когда злое начало увидит, что оно обманулось в своих надеждах, и вследствие этого захочет уничтожить побуждение доброго. Теперь он меня любит и будет любить, если разочарование не вырвет из его сердца неглубокий корень привязанности. Я должна ограждать и беречь ее, пока она не укоренится. Я сделаю все, что может сделать женщина.
— Куда мы едем? — спросила я.
— Миль за двадцать от Лондона, — отвечал он. — А завтра вы можете располагать временем как угодно.
— Мне все равно где быть, лишь бы с вами, — отвечала я. — Но не откажите мне в моей первой просьбе.
— Можете быть уверены, что не откажу.
— Везите меня куда угодно, только не воротимся в Лондон раньше трех месяцев. Вы чувствуете, вероятно, что я имею на это причины.
— Извольте. Три месяца мы будем жить друг для друга.
— И не будем говорить о будущем.
— Понимаю и исполню ваше желание. Я даже не буду вести переписки; ничто не должно вас беспокоить или тревожить.
— На три месяца, — сказала я, протягивая емуруку.
— Да, — отвечал он. — Сказать вам правду, я и сам имел это намерение. Надо ковать железо, покамест оно горячо, но чтобы употребить его в дело, обождать, покамест оно не простынет. Вы понимаете меня, — довольно же об этом.
Муж мой сдержал до сих пор свое слово. Теперь мы на Комберлендских озерах. В целом мире нет, кажется, места благоприятнее для моих целей. Покой и безмолвная красота этих вод не может не отражаться на душе, а полковник, конечно, человек с душою. Я употребляю все усилия женщины, чтобы ему нравиться, и молю Бога, чтобы мне удалось утвердиться в его сердце прежде, нежели рушатся его мирские надежды. Молитесь за меня, Валерия, молитесь за любящую вас
Адель».
Это недурно, — подумала я, — но подождем развязки. Молиться за вас я буду, потому что вы достойны счастья, и никто не может быть очаровательнее вас, если вы захотите. Что влечет женщин так сильно к мужчинам? Конечно, инстинкт, потому что рассудок против этого. Что ж, пусть буду я помогать другим делать глупости, лишь бы сама их не делала.
Так думала я, прочитавши письмо Адели.
Через несколько дней молодой Сельвин известил меня письмом, что отец его сделан младшим судьею, и что сам он заедет ко мне завтра.
— Да, за нотами от Каролины, — подумала я. — Она, разумеется, вручит их мне сегодня.
Догадка моя оправдалась. Каролина принесла мне за уроком ноты и сказала:
— Вот ноты мисс Сельвин, Валерия. Можно вас просить передать их при случае? Все равно, когда; они ей, я думаю, не очень нужны.
И Каролина покраснела, встретившись со мною глазами. Я, чтобы наказать ее, отвечала:
— Разумеется, не нужны. Я поеду в Кью недели через две или три и возьму их тогда с собою.
— Но мне нужны мои ноты, — возразила Каролина, — а они остались в Кью.
— Не ездить же мне по вашим поручениям к молодым людям. Кстати, я получила сегодня от него письмо; отец его сделался судьею.
— Больше он ничего не писал? — сказала Каролина равнодушно.
— Ах, я и забыла: он известил, что заедет завтра ко мне: так вот я и отдам ему ноты.
Лицо Каролины просияло, и она удалилась. Сельвин приехал на другой день, и я отдала ему ноты. Он известил меня, что все частные и канцелярские дела отца перешли к нему, и спросил, может ли он считать
