Они начали все с начала, и на этот раз Тахион держался ближе. Внезапно он ощутил водоворот силы, затягивающий его личность глубже и глубже в ее разум. Это было похоже на грубое вторжение. Tax оборвал их связь и, пошатываясь, побрел сам не зная куда. Когда он очнулся, то обнаружил, что обнимает чахлое ивовое деревце, грустно поникшее в своей кадке, а Блайз горько рыдает, уткнувшись в ладони. В своем черном диоровском пальто с меховым воротником она казалась до странности юной и беззащитной. Строгий цвет, оттененный матовой бледностью ее кожи, в сочетании с высоким тугим воротничком делал женщину похожей на потерявшуюся русскую княжну. Перед лицом столь неприкрытого отчаяния его собственная растоптанная гордость вдруг отступила куда-то на второй план.
– Прости, пожалуйста, прости меня. Я не нарочно. Я просто хотела быть ближе к тебе.
– Ничего. – Тахион несколько раз легонько коснулся губами ее щеки. – Мы оба устали. Завтра попытаемся еще раз.
И они попытались – на следующий день и еще через день, снова и снова, пока к концу недели Блайз не научилась уверенно держать своего непрошеного ментального пассажира в узде. Генри ван Ренссэйлер в своем физическом обличье в госпитале так и не появился; вместо него облаченная во все черное вышколенная прислуга принесла одежду его супруге. Тахиона такое положение вещей устраивало как нельзя лучше. Он был рад, что его опыт помог этому человеку остаться целым и невредимым, но близкое знакомство с сознанием конгрессмена ван Ренссейлера не доставило ему никакого удовольствия; к тому же, сказать по правде, он ревновал. Этот человек имел право на Блайз, на ее разум, тело и душу – а этого так жаждал Тахион. Он сделал бы эту женщину своей
Однажды поздно вечером Тахион заглянул к ней в комнату и обнаружил ее лежащей в постели – Блайз читала. В руках у него было тридцать розовых роз на длинных стеблях, и он, несмотря на ее смех и протестующие восклицания, принялся осыпать ее душистыми цветами. Когда цветочное покрывало было готово, он растянулся рядом с ней.
– Сумасшедший! Если я уколюсь...
– Я срезал все шипы.
– Ты точно сошел с ума. Сколько времени на это ушло?
– Уйма.
– Тебе что, нечем было заняться?
Тахион перевернулся и обнял ее.
– Честное слово, мои пациенты не остались обделенными. Я сделал это сегодня рано утром.
Он уткнулся носом ей в ухо, а когда понял, что она не собирается его отталкивать, скользнул по щеке дальше. Его губы помедлили на ее губах, таких нежных и полных обещания, и когда нежные руки обвили его шею, Таха захлестнуло возбуждение.
– Ты подаришь мне эту ночь? – прошептал он прямо в эти полу сомкнутые губы.
– Ты задаешь этот вопрос всем девушкам?
– Нет! – воскликнул он, уязвленный легкой насмешкой в ее голосе. Потом уселся на постели и принялся стряхивать нежные лепестки со своего бледно-розового одеяния.
Блайз успела оборвать лепестки с нескольких цветков.
– Если верить доктору Боннерсу, ты переспал со всеми медсестрами на этом этаже.
– Этот старый зануда вечно сует свой нос куда не следует; и потом, некоторые здешние сестры недостаточно привлекательны.
– Значит, ты ничего не отрицаешь. – Она воспользовалась общипанным стеблем как указкой.
– Я не отрицаю, что мне нравится спать с девушками, но с тобой все будет совсем по-другому.
Женщина откинулась на подушки и прикрыла глаза рукой.
– Я уже где-то это слышала.
– Где? – спросил он, внезапно загораясь любопытством, поскольку почувствовал, что она говорит не о Генри.
– На Ривьере, когда я была намного моложе и куда как глупее.
Тахион подобрался к ней поближе.
– О, расскажи мне об этом.
Роза шлепнула его по носу.
– Нет, это ты расскажи мне о том, как у вас на Такисе принято соблазнять девушек.
– Я лично предпочитаю делать это во время танца.
– Почему?
– Потому что это ужасно романтично.
Женщина откинула одеяло, набросила на плечи янтарный пеньюар и вскинула руки.
– Показывай.
Обхватив ее за талию, он сжал левой рукой ее правую руку.
– Я научу тебя «Искушению». Это очень красивый вальс.
– И он оправдывает свое имя?
