одному из съездов с магистрали. Здесь на этом съезде всегда было мало народу, и даже в самый главный час, когда люди возвращаются с работы или едут на неё, тут не было пробок, и пройти можно было спокойно. Сразу по ту сторону дороги был пустырь; прежде на нём стояли небольшие домики местных жителей, у которых там были огороды. Но потом правительство решило облагородить землю, и домики с огородами были снесены, оставив на своём месте на несколько лет пустырь.
– Ну что ж вы… И вот так всё время гуляют! Ходят тут собаки. Вам что, места мало, почему надо гадить у нас под окнами?! – услышала она голос из окна на пятом этаже.
– Мадам, – крикнула она в ответ, – спускайтесь сюда, поговорим.
– Я т-те ща дам «поговорим», – ответила мадам, краснея от злости.
Пёс не обращал на крики внимания, а она вдруг заметила, что у мадам в одной руке находится кирпич, и эта мадам им угрожающе размахивает. Она хотела крикнуть нечто настолько обидное, что ещё не успела придумать, но мадам своими действиями опередила её мысль. Кирпич мощно, как и положено настоящим кирпичам, полетел вниз.
Рванув поводок на себя, она совершила кувырок назад, на проезжую часть. Пёс, почуяв неладное, пулей бросился за хозяйкой, двумя большими прыжками оказавшись возле неё. К сожалению, затормозить сразу он не смог, ибо дорога была в тонкой корочке льда, посему, выставив когти, он медленно поехал вперёд.
Видевший эти акробатические трюки проезжавший в это время по дороге её сосед понял, что столкновение неминуемо, поэтому он вывернул руль влево, стараясь никого не задавить. Почти не сбавив скорости, он скользнул по льду мимо неё и её собаки, повернулся налево, потом направо, и врезался в фонарный столб. Всё стихло.
Она на автомате подбежала к немного сплющенной в длину машине и попыталась открыть дверь, но тщетно. Тогда она обежала вокруг, чтобы помочь своему соседу. Его дверь при ударе сломалась и отвалилась, как только она к ней прикоснулась. Он сидел, обхватив грудной клеткой руль, проломив головой лобовое стекло. Кровь медленно вытекала из многочисленных порезов и разрывов, но он был ещё жив, он ещё дышал. Она протянула к нему руки и дотронулась до его плеча. Послышался резкий вздох, за ним чавканье и хлюпанье – он повернул к ней голову. Жуткое видение – челюсть была раздроблена и болталась как кусок мяса, один глаз заплыл, а череп, видимо, был тоже проломлен. Он что-то булькнул, из его горла вырвался и лопнул кровяной пузырь, после чего он затих.
– Ты никогда не будешь чувствовать, как тебя убивают, это похоже на приятную прогулку. Поначалу кажется больно, страшно, начинаешь думать о чём-то химерном. А потом вдруг наступает облегчение, становится тепло и комфортно, боли нет, нет чувств, даже мыслей нет.
Из телевизора за стеной тихо доносился крик какого-то злодея из очередного боевика. Что-то вроде речи палача перед казнью, что-то вроде отпущения грехов на земле, если хотите. Ничего личного, чистый бизнес.
Она всего несколько секунд назад выключила музыку, начинавшую её утомлять своей бесконечной вознёй. Эти ритмы, эти мелодии… казалось, всё уже было. Было когда-то давно, теперь уже мало кто помнит, но это было, пусть и не в том виде, к которому все привыкли, как и ко многим стереотипам жизни. Мы выбираем, нас выбирают, а трафарет для срисовки появляется в детстве, когда ребёнок ещё не в силах выбирать, а только принимает и впитывает всё, что ему дают.
Впереди перед ней на двух полках стояли рядком кассеты с фильмами. То были старые фильмы, ещё времён СССР, но переизданные уже в двадцать первом веке. Разноцветные блестящие в слабом освещении коробочки с красочными надписями различными шрифтами, а иногда и кадры из фильмов. Вот Миронов разговаривает с пачкой сигарет, вот Иван Васильевич сидит в царских одеждах со скипетром и державой в руках, смотрит на мир прожигающим взглядом.
Несколько кулеров вертятся внутри открытого корпуса компьютера, горит оранжевая лампочка оперативки, чуть вибрируют шлейфы и провода питания. Молча, не завершив ни одной задачи, она решительно жмёт кнопку на сетевом фильтре, обрубая питание. Компьютер затихает, шум в жёстких дисках исчезает, а через секунду останавливается кулер на процессоре.
В эту секунду в комнату вбегает пёс, и начинает на неё бросаться, а также покусывать за штанину. Она берёт с дивана большую искусанную кожаную перчатку с вывернутой наружу подкладкой и бросает её вперёд с закрутом влево, надеясь, что она перелетит за дверцу. Пёс мгновенно реагирует, бросает терзать штанину и бежит за перчаткой с громким фырканьем. Она медленно следует за ним, по дороге осматриваясь, нет ли где поблизости ещё его игрушек. А! Вот, за дверью в тёмном углу лежит резиновая игрушка-пищалка, которую он при всём желании не сможет разгрызть.
Мопс, с присущей ему игривостью, набрасывается на перчатку, пытаясь поддеть её своей плоской мордой, одновременно поглядывая на хозяйку. Та делает резкое движение, пёс хватает перчатку и бросается наутёк, наворачивая по квартире круги с перчаткой в зубах.
Пока он бегает, она идёт на кухню. По полу тянет свежим прохладным воздухом, она чувствует это через тонкие серые носки; тапочки она из принципа не носит, считая это роскошью и предметом обихода интеллигенции. На кухне стоит недопитый чай, давно уже остывший и покрывшийся тонкой блестящей плёнкой. Кто-то давно говорил ей, что чай можно пить только несколько часов после его заварки, а после этого времени в нём накапливается что-то ядовитое. Она никогда этому не верила, посему села пить чай, поставив перед собой новенькую блестящую сахарницу с полироваными до зеркального блеска боками.
Из коридора с игрушкой в зубах выбежал пёс, подбежал к хозяйке и запрыгнул ей на колени.
– Нет, подожди, – сказал она ему, глядя в глаза, – сначала я допью.
Она хотела пить размеренно, медленно, не торопясь, но не смогла. Доверчивые и преданные глаза мопса заставили её немного ускорить приём жидкости. Как только она чуть приподнялась над стулом, пёс шустро спрыгнул на пол и стал бегать вокруг, возбуждённо притаптывая когтями. На кухонном полу лежал линолеум, в детстве прожжённый её в нескольких местах спичками.
Она поднялась, отодвинула чашку и сахарницу в сторону, и быстрой походкой пошла к вешалке. Там в потёмках она стала шарить рукой по стене около двери, выискивая выключатель с двумя кнопками, одна из которых ничего не включала, да и висела, впрочем, только для симметрии. Позади неё висело большое зеркало в полный человеческий рост с красивым металлическим обрамлением в виде замысловатых узоров из шишек, гирлянд и ёлочных ветвей.
Когда она залезла в одежду, и оставалось только нацепить шапку, она вдруг заметила в этом зеркале своё отражение – отражение девушки с растрёпанными волосами. Чуть приподняв руку, чтобы пёс подождал, она пошла в ванную комнату, где быстренько причесалась и умылась ледяной водой. Ванная комната была заставлена различными тюбиками, флакончиками и прочим; большинство из этого изобилия принадлежало маме, ещё немного – папе, и уж совсем чуть – ей. Хотя она периодически использовала мамину косметику, но только так, чтобы та ни о чём не догадывалась.
Щелчок ключа в замочной скважине, и вот они уже вышли в коридор, она жмёт кнопку лифта. Лифт внизу громыхнул два раза, а вслед за ним послышался удар двери, ведущей на лестничную клетку. Она повернула голову налево, туда, откуда вдруг послышалось сопение и что-то похожее на речь. В метре от неё находились двое мужчин неопределённой национальности и возраста: все в лохмотьях, лица заросшие и обветренные.
Первый ударом ноги впечатал маленького мопса в стену, тот даже не успел взвизгнуть, а второй одним быстрым движением вынул из кармана заточку и воткнул её ей в грудь по рукоятку. Она хотела закричать от боли и неожиданности, из горла вырвался сдавленный хрип, ноги подкосились, и она упала на холодный бетонный пол. Первый тут же наклонился и стал шарить у неё по карманам, и вскоре обнаружил ключи от дома. При этом он радостно вскрикнул и побежал открывать дверь. Второй всё это время стоял молча, пристально глядя ей в глаза; при вскрике своего товарища он очнулся, врезал ей в живот ногой и пошёл за первым.
Она лежала молча, отрывисто вдыхая и выдыхая воздух, успевший пропитаться запахом крови. Боли больше не было, и не было больше страха. От того места, куда был воткнут нож, по всему телу разливалось тепло и успокоение. Она видела, как эти двое быстро ходят мимо неё, вынося из квартиры аппаратуру и ценности, видела, но не могла позвать на помощь, да уже и не хотела. Наступало успокоение. Рядом лежал пёс, уже успокоившийся навсегда, ему не было дано ощутить то, что ощущала сейчас она.
