может. Что-то мягкое и упругое преградило ему путь. Казалось, что самый воздух внезапно сгустился перед ним и чуть заметно, но, несомненно, ОСТОРОЖНО толкнул назад.
Непреодолимое чувство протеста против какого бы то ни было насилия, свойственное характеру Кузьминых, заставило его сделать еще шаг вперед. И снова невидимая преграда остановила его. Снова ощутил он слабый, отчетливо воспринимаемый толчок назад. Не умом, а подсознанием он понял, что никакая сила не сможет преодолеть это “слабое” сопротивление. И дикая мысль, что перед ним не сгустившийся воздух и не завеса, а нечто обладающее разумом, сознательно не хотевшее причинять кому- либо вред, но запрещающее подходить к капитану Аксенову, сразу же превратилась в уверенность, что это так и есть.
С чувством страха Кузьминых отступил.
— Вот то-то и есть! — сказал главный врач.
Кузьминых справился с волнением. Против ожидания это удалось ему очень легко.
— Давно это появилось? — спросил он.
— Кто знает! Больного положили здесь после рентгена, минут сорок, сорок пять назад. А что к нему нельзя подойти, заметили минут за пять до моего к вам звонка. На часы я не посмотрел. Что же это такое, как вы думаете?
— Вопрос не по адресу. Подобные вещи вне компетенции органов милиции. Но я думаю, капитану Аксенову это не повредит. — “Скорее всего, пойдет на пользу”, — прибавил он мысленно, сам не зная, почему вдруг явилась такая странная мысль.
— Смотрите, он, кажется, просыпается, — сказал врач. Кузьминых обернулся и успел заметить, как снова закрылись глаза Аксенова. Капитан поднял руки, точно желая закинуть их за голову, сжал кисти и вдруг… сильно потянулся, резким движением расправив грудь. Даже человеку, ничего не смыслящему в медицине, стало бы ясно, что такое движение никак не вяжется со сломанными ребрами. Главврач ахнул.
— Что это значит? — спросил Кузьминых.
Аксенов повернул голову на звук его голоса. Увидев своего заместителя, он улыбнулся.
— Ну, вот меня и починили, — сказал он весело. — Можно встать, доктор?
— Кто вас “починил”? Почему вы думаете, что у вас все в порядке? — спросил главврач, подходя к Аксенову.
Видимо, он поступил так машинально и даже не заметил, что никакое препятствие не помешало ему это сделать. Но зато это сразу заметил Кузьминых.
“Неужели “этого” больше нет? — подумал старший лейтенант. — Куда же делась странная “завеса”, которая только что была здесь? Уж не потому ли она исчезла, что капитан проснулся и “завесы” больше не надо? Кому не надо?… Однако, — едва не сказал он громко, — мне сегодня приходят в голову совершенно дикие мысли!”
Он весь напрягся, делая шаг вперед. Но “завесы” действительно больше не было…
— Больно?
Пальцы врача осторожно ощупывали правый бок Аксенова. Но, очевидно, боль не появлялась, потому что капитан по-прежнему улыбался.
— У меня даже голова не болит, — сказал он.
— А почему вы думаете, что она должна болеть?
— От наркоза.
— Какого наркоза?
— Что-то я вас плохо понимаю, доктор, — сказал Аксенов. — Вы же чинили меня под наркозом, не правда ли? Иначе я бы не мог ничего не почувствовать. Разве не так?
— А сейчас вы что-нибудь чувствуете?
— Только одно — желание встать.
— Придется немного подождать. Сейчас сделаем вам повторный снимок.
— А это зачем?
Врач ничего не ответил и вышел. Почти тотчас же в палату вошла медсестра. Но Кузьминых успел прошептать на ухо капитану:
— Не было никакого наркоза. С вами ничего не делали. Вы просто заснули.
— Это странно! — сказал Аксенов. — Почему же я не чувствую боли при дыхании? Разве первый снимок ошибка?
“Вот, вот! — подумал Кузьминых. — Именно так и будут рассуждать все. И никто не поверит ни в какую “завесу”. Ошибка! И больше ничего!”
Он нисколько не сомневался в том, что капитан Аксенов уже здоров. Повторный снимок обязательно покажет, что перелома ребер нет. Но как и чем объяснить то, что зафиксировано на первом снимке? От фотодокумента не отмахнешься!…
— Помогите больному встать, — сказала медсестра.
— Я могу встать и сам. — С этими словами Аксенов легко поднялся на ноги.
Сестра укоризненно покачала головой.
Идя по коридору вслед за Аксеновым и сестрой, Кузьминых видел, что походка его начальника совсем не та, что была у него, когда он шел из своего кабинета к машине скорой помощи. Сомнения не было — капитан действительно здоров! В чем же тут дело?…
Этот же вопрос старший лейтенант задал и главному врачу. Тот удивленно посмотрел на него.
— О чем вы меня спрашиваете?
— О том и о другом.
— Относительно больного ничего сказать сейчас не могу. Подождем снимка. А относительно “другого”, позвольте повторить ваши же слова: вопрос не по адресу.
— Кого же спрашивать?
— Боюсь, что некого.
С минуту оба молчали.
— Не кажется ли вам, — сказал Кузьминых, — что все обстоятельства этого дела следует заактировать?
— Для чего? И для кого?
— Для тех, кто заинтересуется этим. Хотя вы и говорите, что спрашивать некого, думаю, что найдутся люди, которым наш акт может пригодиться.
— Кому это может пригодиться?
— Науке!
Снова молчание.
— Пишите акт, — сказал главврач. — И простите меня! Я совсем потерял голову. Разумеется, вы правы! Садитесь за мой стол.
Вошла медсестра и подала ему мокрый еще снимок.
— Милое дело! — сказал врач. — Посмотрите!
— Зачем мне смотреть? Я в этом все равно ничего не смыслю. Знаю, что капитан Аксенов здоров и перелома ребер у него нет. Больше нет!
— Что значит “больше нет”?
— Это значит, что перелом был, а теперь его нет. И именно потому мы с вами составляем акт.
— Фиксируем то, чего не понимаем?
— Да! И вряд ли поймем когда-нибудь.
— Тогда еще раз спрошу: кому же нужен наш акт?
— Науке! — повторил Кузьминых. — Но не медицине и не криминалистике. Впрочем, — прибавил он, — относительно медицины я, может быть, и не прав, судя по тому, что произошло с капитаном Аксеновым на наших глазах.
“А что же, собственно говоря, произошло на наших глазах? — тут же подумал он. — Ровно ничего! К капитану нельзя было подойти, потому что “нечто” мешало. Вот и все, что мы знаем. Правда, это “нечто” или “некто” вылечило его за то время, пока никто не мог подойти и помешать. Но чему помешать? Или, быть может, кому? Нет, лучше не пытаться найти разгадку! С ума можно сойти!”
