кабинете скоро можно будет убрать совсем! Ну ладно, дорогая, иди отдыхай. Завтра днём я жду тебя с подробным докладом.
– Кое-что ещё, шеф… Я хочу выйти из игры.
Улыбка застыла на губах толстяка, словно приклеенная.
– Мы обсудим это завтра, хорошо? А пока – выброси всё из головы и наслаждайся жизнью. Да, как у тебя с деньгами? Я вполне могу выдать аванс в счёт твоего…
– Пока не требуется.
– Ну и славно. Итак, завтра в полдень.
Чырвен закрыл дверь и в сомнении уставился на толстяка.
– Ты что-то хочешь мне сказать? – не оборачиваясь, спросил его Каракозо.
Блондин вздрогнул.
– Нет, то есть да… – Голос Чырвена снова сломался, скатившись к старушечьему скрипу.
– От нас просто так не уходят, ты это имеешь в виду?
– Э-э… Да.
– Она одумается. Обязательно одумается, Чырвен. Это просто усталость. Мы все прошли через это, и я тоже.
– Адирроза упряма…
– Знаю. И тем не менее всегда надо надеяться на лучшее, верно? Я очень не люблю увольнять своих людей. Очень, Чырвен.
Над плантациями царила жаркая влажная тьма. Где-то вдалеке лаяли собаки, за тонкой дощатой стеной надрывались цикады. Пахло сырой землёй: днём прошел ливень, а вечернее солнце успело нагреть свежевспаханное поле и насытить воздух его испарениями. Пыха сунул руку за пазуху и осторожно погладил кожаный переплёт Книги. Теперь они все называли её именно так, с большой буквы: Книга. Эта ночь должна была стать особенной…
Что-то шевельнулось совсем рядом.
– Ну как, товарищ, готов? – обдало его горячим шепотом. – Давай следом за мной!
– Чобы где? – так же шепотом спросил смоукер.
– Он первым пошёл…
Подкоп сделали быстро: оторвали от нар плохо прибитую доску и, действуя ею, как лопатой, за пару часов вырыли ход наружу. Почва поддавалась легко; бараки не имели фундаментов, угловые столбы просто вкапывались в землю. Пыха протискивался сквозь узкий лаз. Комочки земли сыпались на шевелюру, какие- то корешки щекотали лицо. Внезапно на смоукера накатил острый приступ паники: ему показалось, что он застрял. Пыха рванулся изо всех сил, обдирая локти, жадно хватая ртом воздух… И очутился снаружи.
– Тихо, ты! – сердито шикнули рядом. Кожаный, похожий на сильно исхудавшего бегемота, протянул ему руку и помог выбраться из ямы.
– У кого перец? – спросил Пыха, переведя дыхание.
– У меня, – вполголоса отозвался Чобы. – Типа, всё под контролем, куки! На, держи подляну. Сейчас мы им устроим…
Он осторожно вынул из-за пазухи толстый цилиндр, сделанный из полого стебля какого-то местного растения. Оба конца этой «сигары» были заткнуты скатанными в шарик листьями, а внутри находился стёртый в пыль жгучий красный перец. Каторжане один за другим вылезали из подкопа. Когда все очутились снаружи, Чобы кивнул в сторону ворот:
– Ну, кто первый?
– Я пойду, – вызвался альбинос.
Пыха наконец-то сумел запомнить, как зовут красноглазого: имя его было Твадло, и, по мнению смоукера, оно как нельзя лучше ему подходило.
– У тебя бестолковка даже ночью видна! – возразил кто-то. – Слишком ты светлый!
– Это аристократическая бледность, во! – хихикнул альбинос.
– Да-а? Так ты из этих, что ли… аристократов? Эксплуататоров?!
– Э! Э! Шуток, что ли, не понимаете?! – Твадло попятился, опасливо поглядывая на товарищей, зачерпнул из лужи жидкой грязи и принялся натирать ею лицо и волосы.
Пыха невольно сморщился: на каторге быстро перестаёшь быть брезгливым, однако манеры альбиноса подчас заставляли содрогаться всех.
– Теперь порядок! Давай сюда подляну…
– Смотри не просыпь, на!
– Всё будет оки! – ухмыльнулся Твадло.
Чобы раздал оставшийся перец. Каторжане вооружились кто чем: в ход пошли камни, глиняные черепки, выломанная доска… Кожаный набрал с дюжину пригоршней мелкого гравия и плотно увязал его в одеяло, сделав нечто вроде кистеня.
– Ну, пошёл!
Альбинос, пригнувшись, метнулся в сторону ворот. Собственно говоря, их никто не охранял: створки просто запирали на ночь снаружи массивной деревянной щеколдой. Тому, кто решится на побег, пришлось бы вскарабкаться наверх, слегка ободрать пузо о колючую проволоку и спрыгнуть – не такая уж сложная задача, если бы не псы. Здоровенных молоссов спускали на ночь с цепи, и они свободно бегали между бараками.
Твадло преодолел почти весь путь; но у самых ворот кубарем полетел на землю, запнувшись о что-то тёплое и мягкое! Разбуженная собака с хриплым рычанием вскочила и оглушительно рявкнула. Маленький каторжанин с воистину кошачьим проворством взмыл по занозистым доскам ворот. Тут к месту действия подоспели и остальные…
Оглушительные вопли укушенных, крики и ругательства слились в ужасающую какофонию. Кто-то (на эту роль впоследствии претендовали четверо) исхитрился швырнуть перцовую трубку прямо в разинутую собачью пасть. Слюнявые клыки жамкнули, с хрустом разгрызая полый стебель, а в следующее мгновение пёс бешено затряс головой, упал на спину и стал кататься по земле, исходя пеной. Со всех сторон доносился лай: услышавшие шум сторожа спешили на выручку. Спустя несколько мгновений ощеренные звери вылетели из мрака и обрушились на беглецов.
И тогда в дело вступил Кожаный. Он вдруг шагнул вперёд, крутанул своим импровизированным оружием – и здоровенная тварь отлетела в сторону, как пушинка. Следующим ударом старик свалил ещё одного зверя, обрушив заполненный гравием мешок на его макушку. Тут наконец Твадло догадался открыть ворота. Беглецы не замедлили этим воспользоваться.
– Убью гадов, на! – ревел Кожаный, крутя в воздухе свой кистень.
Старик сделал шаг назад; тут один из псов присел, напружинился – и взвился в воздух, нацелившись ему в горло. Кожаный встретил его богатырским ударом; но ветхое одеяло не выдержало такого обращения и порвалось. Гравийная шрапнель окатила зверя, как из ведра. Прыжок не достиг цели, однако Кожаный на миг замер в ошеломлении – и этого хватило. Собаки набросились на него всей стаей, впились в складки кожи – и повалили на землю. В этот момент последний из беглецов выскользнул наружу. Ворота захлопнулись.
– Нет! Мы не оставим его! – закричал Пыха, рванувшись назад. Сразу несколько рук вцепилось в него.
– Мы ничего не можем сделать! – встряхнул приятеля Чобы. – Их там слишком много!
– Пустите! – вырывался Пыха.
Каторжане подняли тяжеленную, пропитанную креозотом балку и вставили её в скобы.
Из-за досок неслось остервенелое рычание и крики. Потом голос Кожаного прохрипел:
– Бегите, товарищи! Спасайте Книгу, на!!! А-а-а-а-а, твою мать…
Альбинос приложил ухо к щели и замер, прислушиваясь.
– Порвали, как кота! – объявил он, глуповато ухмыляясь. – Во прикол!
И тогда Пыха набросился на него, изо всех сил молотя кулаками по грязной физиономии. Его снова схватили.
– Чё это он? – удивился альбинос, нервно хихикая и размазывая кровавые сопли. – Чё я такого сказал- то?
