Лукашенко подошел к микрофону.
– Я оправдаю ваше доверие. Вы узнаете все, всю правду про всех…
Депутаты, вернувшиеся навеселе из буфета, шумели:
– Да ладно, пускай идет…
Голосование. 167 – «за». Решение принято.
Кебич смотрел на зал в растерянности. И обращаясь к стоящему рядом председателю проправительственной фракции Козлову, сказал:
– Как получилось, что этот горлопан стал председателем комиссии? Мы договаривались о другой кандидатуре.
Козлов засмеялся:
– Вячеслав Францевич. Этим человеком мы сможем управлять. Поверьте мне.
– Плохо ты его знаешь. А я хорошо помню… Он пойдет на любую гадость и грязь…
– Зал медленно погружался во тьму. Звезда под потолком постепенно угасала. Умолкли уставшие микрофоны… Время как будто остановилось. Никто – ни премьер-министр Кебич, ни его проштрафившиеся министры, ни депутаты, умчавшиеся в буфет, даже не подозревали, что будет завтра… В буфете пили, наливали друг другу, произносили тосты. Им казалось, что каждое их решение судьбоносное. Они не понимали, что безответственность, разбавленная алкоголем, лишала страну будущего. И уже далеко-далеко, помимо их воли, за сотни километров от овального зала, в подмосковном Ясенево, десятки людей, работая без сна, разрабатывали в мелочах операцию под кодовым названием «Зонт»…
«Плевать на все это, вот стану Президентом…»
Он вбежал в гостиничный номер. Где стакан? Налив вина – залпом выпил. Глянул на себя в зеркало. Старт сделан. Никто его не остановит. Плевал он на своих обидчиков. Лицо точно у дядьки Трофима. Включил телевизор. Заиграла музыка. Больше не надо, никакого спиртного… Нет, еще стакан… Председатель комиссии Верховного Совета… Должность! Пускай навсегда забудут о директоре совхоза.
Стук в дверь. Он опасливо распахнул ее. Лицо депутата Синицына.
– Привет, Сашка. Поздравляю. – Пожал руку. – Но сейчас держаться надо… Пройдутся по тебе как следует… И землю вспомнят, и «Волгу» приватизированную, и участие в банке… Не говорю уже о бабах.
– Херня все это. Они вагонами вывозят, а мы что с тобой? Нищие! Ты со стройки машину досок упер, а я навоза! Мы за народ должны бороться, все вскрыть, все показать, людям глаза открыть!
– Ну, тебя опять понесло. Кто ж тебе поверит после всего?
Он схватил Синицына за ворот, притянул к себе:
– Ты хреново знаешь историю, Ленечка. Один умный человек сказал: «Чем невероятнее ложь, тем больше в нее поверят…». Да вообще плевать на все это, вот стану Президентом… Пойдешь вместе со мной?
Раскрасневшийся Синицын глянул на него:
– Куда деваться, конечно, пойду… Только есть одна опасность.
– Да плевал я на твою опасность… Плевал… Пойдешь, куда тебе деваться. И мне тоже. А теперь отваливай, ко мне гость должен прийти.
– Понимаю, понимаю, какой… В дверях Синицын столкнулся с пышногрудой женщиной.
– Может, прибрать у вас, Александр Григорьевич, бельишко поменять?
– Самое время, самое время, – прорычал он, задыхаясь, и захлопнул за Синицыным дверь.
«Здравствуй, папа… Это я, твой байстрюк»
Какие-то шаги… Вроде бы по траве. Мягкие, неслышные.
– Вот мы и встретились. Наконец-то…
Его руки ощущают мягкую шею.
– Здравствуй, папа… Это я, твой байстрюк.
Голова выворачивается, дергается…
Бикфордов шнур. Огонь, ползущий по нему, обжигает пальцы, ладони… Он открывает глаза. Никакого света. Можно опять закрыть их. Кто-то подступает все ближе и ближе… Шаги мягкие, почти неслышные…
На его лице пот – липкий и пахучий. Наконец-то… Снова мрак, черная завеса перед светом, так и не впустившая его.
А ведь он ждал этого. Может, всю предшествующую жизнь.
– Здравствуй, здравствуй, папаша, я так давно тебя жду. Очень давно.
Пальцы впиваются в мягкую, вздрагивающую плоть.
– Ты готов или нет? Вы так долго измывались надо мной. Может, целую жизнь или даже больше…
– Нет, нет, все, что происходит с тобой – ненормально. Взгляни на себя со стороны… Без этого ничего не случится.
Его голова скатывается с мокрой подушки.
