пластикатовую вонючую тишину.
– Послал бог работку! – буркнул Дима, потирая руки. – Твоя правда, Фомич. Скорее проводи росгосциновку. Руки чешутся…
Похохатывая, Фомич дружески похлопал Диму по костлявому плечу, как добрую лошадку, которая не подводила.
Красные, мокнущие глаза Васи Карасева были пытливо ожидающими. Он сунул руки глубоко в карманы и натянул комбинезон вниз. Площина груди обозначилась четче, а штанины сморщились в гармошку.
– Пенек поддерживаешь, Карась? – хрипло, с прострелом засмеялся Фомич и хлопнул Васю по вспузыренному на заду лавсану. – Тьфу ты! – шутливо выругался Фомич. – Думал, тут окорока, а у тебя, Карась, форменный наждак. Всю руку ободрал.
Вася притворно взвизгнул и отскочил в сторону, потирая задницу.
– У, ёк-макарек, Фомич! Лапа у тебя отцовская. Пить дать – фингал подвесил…
Федя стоял сутулый, с покатыми плечами. Огромные, мощные руки повисли в нерешительности и будто ждали приказа. Асимметричное лицо его было угрюмым.
Фомич зыркнул на него подозрительно, но ничего не сказал и по спине не стал похлопывать.
Подумал только, что Федя ближе к делу мрачнеет, стало быть, злее будет в работе.
Он скрылся за дверью.
Войдя на блочный щит управления атомной электростанцией, он весь как-то переменился, остановился нерешительно, поджидая, когда освободится начальник смены АЭС, делавший запись в оперативный журнал.
Соприкосновение с атомными управленцами всегда несколько смущало Пробкина, на лице его невольно появлялась какая-то заискивающая улыбочка, голос приосаживался, становился почти ласковым.
Вообще-то он уважал атомных управленцев. Дело у них, что ни говори, сложнейшее. Одним словом – «белая кость», аристократы атомной технологии. Себя же и своих гвардейцев Фомич причислял к «черной кости», но о рабочей гордости своей никогда не забывал, всепроникающую нужность свою чувствовал постоянно, и ощущалось это даже тогда, когда он невыгодно для него самого преображался внешне в несвойственной ему обстановке.
«Белая кость, белая… а активную зону спалили… И теперь без нас, черной кости, – ни гугу…» – думал он, осматривая приборы блочного щита управления и отметив про себя некоторую вялость в фигурах операторов.
Блочный щит управления, как и вся атомная электростанция, «молчал», и это действовало удручающе. Работал только телевизор, вмонтированный в центральную панель щита операторов. На голубом экране четко был виден плитный настил реактора.
«А вот и РЗМ подкатывает, – обрадованно узнал Пробкин знакомую картину, – выруливает на координаты разрушенной урановой кассеты…»
Мощный цилиндрический защитный контейнер РЗМ, внутри которого находился скафандр с инструментом, слегка вздрагивал при движении.
«Хитрое устройство этот скафандр! – всякий раз, думая о нем, радостно удивлялся Иван Фомич. – Он тебе и разуплотняет технологический канал, и стыкуется с ним, и вытаскивает отработавшую урановую кассету, и тут же вставляет свежую, и уплотняет канал. И все это может делать при работающем реакторе! Хитрая машина!..»
И хотя с некоторых пор он досконально проник в тайну этого устройства, поскольку своими руками, с помощью, конечно, своих удальцов, разобрал, отремонтировал, собрал и наладил этот агрегат, все равно какая-то сверхъестественность его возможностей продолжала удивлять.
– Ну, белая кость, здорова! – мягким, заискивающим голосом сказал Фомич, заметив, что начальник смены кончил писать. – Когда начинать будем? Мои орлы уже в нетерпении. Рвутся в бой!
Начальник смены АЭС Изюмов, бритый наголо, в лавсановом костюме, но без чепца, встал и подошел к Пробкину.
– Здорова, Фомич! – Во всем облике начальника смены была какая-то удручающая печаль. Большие черные глаза смотрели на Пробкина несколько виновато. – Белая, говоришь, кость? – Изюмов вяло улыбнулся. – Сейчас, Фомич, ты – белая кость, самая что ни на есть. Без тебя хоть вешайся… – сказал он, внимательно вглядываясь в старого мастера.
Пробкин покраснел от смущения, стушевался, глаза как-то беззащитно забегали. Не часто его в жизни- то хвалили.
«Приятно это бывает, приятно… Да-а…» – подумал Фомич и крепче обычного пожал в ответ руку Изюмова.
Начальник смены был подчеркнуто уважителен.
– Вот, Фомич, видишь? – Изюмов подвел его поближе к экрану. – Думаю, через час состыкуемся и потянем. Но легко сказать… Топливная урановая сборка деформировалась, разрогатилась в канале. Потянешь – начнет драть стенки канала. Ядерная труха вниз посыплется, в «гусак», но и наружу, на пол центрального зала, будет сыпаться, когда скафандр потянет ее в себя. Вот тут твоим орлам придется покумекать.
Фомич слушал с серьезным лицом. Глаза задумчиво смотрели на экран телевизора.
«Покумекаем… – думал он с грустью. – На пол-то упадет не просто ядерная труха с активностью атомного взрыва, там будут еще куски ТВЭЛов (тепловыделяющих элементов)… Каждый из которых – что твоя нейтронная бомба…»
Изюмов вдруг глубоко заглянул в глаза Фомичу и тихо спросил:
– На какую сумму выписали аккордный наряд?
