– Что это вы так на меня смотрите, господин Шолмс? Ничего? Нет-нет… Ведь вы о чем-то подумали? Скажите о чем, прошу вас.
Спрашивая, она подняла к нему свое светлое лицо. Все в нем: невинные глаза, улыбающийся рот – ждало ответа. Она подалась вперед, скрестив руки на груди, и выглядела так простодушно, что англичанин даже разозлился. Подойдя к ней поближе, он тихо сказал:
– Брессон вчера покончил жизнь самоубийством.
Она повторила, словно не понимая, о чем идет речь:
– Брессон вчера покончил жизнь самоубийством?
На лице ее не отразилось ничего, ни одной морщины, свидетельствующей о том, что она силится солгать.
– Вы это знали, – зло сказал он, – иначе бы, по крайней мере, вздрогнули. Да, вы сильнее, чем я думал. Однако к чему скрывать?
И, взявшись за букварь, лежавший на соседнем столике, он раскрыл его на изрезанной странице.
– Можете вы мне сказать, в каком порядке надо расположить недостающие здесь буквы, чтобы узнать истинное содержание записки, отправленной вами Брессону за четыре дня до кражи еврейской лампы?
– В каком порядке? Брессон? Кража еврейской лампы?..
Она медленно повторяла то, что он сказал, будто пытаясь понять, в чем дело.
Он продолжал настаивать:
– Да. Вот использованные вами буквы. Взгляните на этот листок. Что вы хотели передать Брессону?
– Использованные буквы… что хотела передать…
И вдруг весело рассмеялась.
– Ага, поняла! Я – сообщница вора! Какой-то господин Брессон забрал еврейскую лампу, а потом покончил жизнь самоубийством. А я – его подруга! Ой как смешно!
– К кому же вы ходили вчера вечером на второй этаж дома на авеню Терн?
– К кому? Да к модистке, мадемуазель Ланже. А что, модистка и мой друг Брессон – одно и то же лицо?
Поневоле Шолмс засомневался. Можно притвориться, чтобы выгородить себя, изобразить ужас, радость, беспокойство, любые чувства, но невозможно симулировать безразличие и уж совсем нельзя притворно так счастливо и беззаботно смеяться.
И все-таки он сказал:
– Последнее: почему вы подошли ко мне в тот вечер на Северном вокзале? Почему умоляли немедленно уехать, не вмешиваться в это дело о краже лампы?
– О, вы слишком любопытны, месье Шолмс, – все так же естественно засмеялась она. – Придется вас наказать: вы ничего не узнаете и вдобавок посидите у постели больного, пока я сбегаю в аптеку. Срочно надо получить лекарство. Я скоро буду.
И вышла.
– Меня обвели вокруг пальца, – прошептал Шолмс. – Я не только ничего из нее не выжал, но, наоборот, сам раскрылся ей.
Он вспомнил дело о голубом бриллианте и допрос, которому подверг Клотильду Дестанж. Ведь с точно такой же безмятежностью отвечала ему и Белокурая дама! Возможно, перед ним снова одно из тех существ, что, защищенные Арсеном Люпеном, находясь под прямым его влиянием, умеют сохранить, даже сознавая близкую опасность, просто поразительное спокойствие?
– Шолмс… Шолмс…
Подойдя к постели, он наклонился над очнувшимся Вильсоном.
– Что с вами, старый друг? Что-нибудь болит?
Вильсон подвигал губами, но сказать ничего не смог. Потом, делая над собой неимоверные усилия, все же пробормотал:
– Нет… Шолмс… это не она… не может быть, чтобы она…
– Что это вы там несете? Говорю вам, это она! Только перед лицом созданного Арсеном Люпеном характера женщины, выдрессированной и подученной им, мог я потерять голову и поступить так глупо… Теперь ей известно все, что я знаю о букваре… Могу поспорить, что не пройдет и часа, как Люпен будет предупрежден. Не пройдет и часа! Да что там! Сию же секунду! Этот аптекарь, срочный рецепт… чепуха!
И, вылетев на улицу, он живо спустился по авеню Мессин и увидел, как мадемуазель заходит в аптеку. Спустя десять минут она вновь появилась на авеню с флаконами и бутылкой, завернутыми в белую бумагу. Но пока Алиса шла обратно, за ней увязался какой-то человек. Он что-то говорил ей, сняв кепку с просительным видом, как будто клянчил милостыню.
Остановившись на минуту, она подала ему монету, затем пошла дальше.
– Она с ним говорила, – решил англичанин.
Не будучи даже в этом уверенным, но, скорее, повинуясь интуиции, он решил изменить тактику и, оставив в покое девушку, отправился вслед за мнимым нищим.
Так, один за другим, дошли они до площади Сен-Фердинан. Человек долго бродил вокруг дома Брессона, время от времени взглядывая на окна второго этажа и наблюдая за людьми, входящими в дом.
