— Мои сестры будут счастливы назвать вас своей сестрой.
Это было на четвертый день их знакомства. На пятый день Эррингтон заговорил о своей матери, о домашнем уюте и о том, что мать его была бы очень счастлива иметь такую дочь, как Доротея. На шестой день настала очередь Вебстера, а на седьмой все они смотрели друг на друга волком и на следующее утро потребовали от Доротеи прямого ответа, к кому из них влечет ее душа.
Доротея весело расхохоталась:
— Неужто к одному из вас? Представьте себе, что у меня есть еще полдюжины кузенов и добрая сотня знакомых, готовых вступить в состязание с вами.
На девятый день ей пришлось вынести настоящую атаку, и, чтобы прекратить споры, она согласилась сделать выбор.
— Когда же? — настаивали иностранцы.
— Первого августа.
— Честное слово?
— Конечно.
После этой беседы поиски бриллиантов окончательно прекратились. Эррингтон вполне согласился с Монфоконом, что Доротея — самое лучшее сокровище на свете и лучшего наследства Богреваля нет и не может быть.
Утром двадцать четвертого июля Доротея приказала сниматься. Прощаясь с Рош-Перьяком, прощались они и с надеждой найти сокровище.
— Это потому, что вы не захотели нам помочь, — уверял Дарио. — Вы одна способны найти этот клад, за которым охотятся целых два века.
Но Доротея беззаботно рассмеялась и замахала руками:
— Забудьте о бриллиантах, милый друг.
Напрасно умоляли они Доротею сесть в поезд и отправить фургон багажом. Доротея стояла на своем, и им пришлось ехать с «Цирком Доротеи» и при каждой остановке присутствовать на представлении. Ловкость Доротеи привела их в восторг, и они не сводили с нее восхищенных взглядов. Правда, репертуар Доротеи был неисчерпаем: Доротея на Кривой Вороне, Доротея в партере, гимнастике, Доротея на канате, Доротея- танцовщица, Доротея, беседующая с публикой.
В Нанте остановились на три дня. Доротея хотела повидаться с нотариусом. Несчастный Деларю уже оправился от путешествия в Рош-Перьяк. Он очень приветливо встретил Доротею, познакомил ее с семьей и пригласил позавтракать.
Тридцать первого июля рано снялись со стоянки. День был жаркий и душный, и путники с трудом добрались до Мануар-О-Бютта. Оставив фургон за воротами, Доротея быстро направилась к дому.
В усадьбе было тихо и пустынно. Должно быть, все ушли в поля. И только из открытых окон дома доносился громкий спор. По простонародному говору и сварливому тону Доротея узнала ростовщика Вуарена.
— Извольте уплатить! — выкрикивал он, стуча по столу кулаками. — По запродажной, совершенной вашим дедом, вы обязаны уплатить мне триста тысяч франков наличными или билетами государственных займов по курсу. Срок сегодня, в пять часов пополудни. Сейчас без четверти пять, а денег я не вижу. Но знайте, в случае неуплаты — имение мое.
Рауль и граф Октав де Шаньи напрасно пробовали его успокоить и просили дать отсрочку.
— Никаких отсрочек! — орал Вуарен. — Деньги на стол! Уже четыре часа сорок восемь минут.
Вебстер тихонько дернул за рукав Доротею.
— Кто это Рауль? Это наш кузен?
— Да, молодой барон Дювернуа.
— А кто другой?
— Ростовщик, у которого заложено имение.
— Предложите ему мой чек.
— Он не возьмет чека.
— Почему?
— Потому что он всю жизнь мечтает об этом имении.
— Ах, подлец. Разве можно допустить подобную гадость?
— Спасибо, милый Вебстер, большое спасибо. Но наш приезд ровно за четверть часа до срока — не простое совпадение.
Она быстро взбежала по ступенькам террасы и вошла в комнаты. Рауль и Шаньи встретили ее изумленно-радостными восклицаниями. Рауль побледнел от счастья. На шум появилась мадам де Шаньи и горячо расцеловала Доротею.
А за столом сидел Вуарен, разложив бумаги и портфели. Рядом сидели приведенные им понятые и с нетерпением следили за движением минутной стрелки на часах.
— Пять! — воскликнул он победоносно.
— Ошибаетесь, — отозвалась Доротея. — Ваши часы спешат на целых три минуты: потрудитесь взглянуть на башенные часы.
— Это не меняет положения.
— Наоборот: трех минут вполне достаточно, чтобы уплатить вам ваш глупый долг и попросить вас оставить нас в покое.
Доротея быстро расстегнула пальто и вытащила из внутреннего кармана объемистую пачку тысячефранковых билетов.
— Получайте и проверьте. Нет-нет, пожалуйста, не здесь. Вы будете долго возиться, а нам хочется поскорее покончить. Пожалуйте в соседнюю комнату или на террасу.
И, тихонько подталкивая в плечи, выпроводила ростовщика за порог.
— Извините, пожалуйста, но у нас совершенно исключительные причины. Встреча родственников ровно через двести лет. Надеюсь, вы на меня не обижены. Отошлите расписку нотариусу Деларю в Нант. Ах, вот начинают бить часы; ровно пять часов, и долг уплачен. До свидания, всего наилучшего.
XVIII. Кто настоящий наследник?
Рауль, казалось, был обижен.
— Нет, это ужасно, это невозможно, — нервно повторял он, — вы должны были меня предупредить.
— О чем?
— Об уплате моего долга.
— Не сердитесь на меня, — просила Доротея, — мне так хотелось выставить этого наглеца. Теперь мы все обдумаем спокойно. Или знаете что? Отложим все дела на завтра, а пока… Одним словом, я приехала к вам не одна. Позвольте-ка вас познакомить: наш общий кузен Джордж Эррингтон из Лондона. Такой же кузен Марко Дарио из Генуи и Арчибальд Вебстер из Филадельфии. Я знала, что мадам де Шаньи будет здесь с мужем, и мне захотелось собрать в этот день всех потомков маркиза. Знакомьтесь… Мы должны так много рассказать друг другу. Я снова столкнулась с Эстрейхером. Помните мое предсказанье? Оно исполнилось — Эстрейхер повешен. А вашего дедушку, Рауль, я встретила вместе с Жюльеттой Азир далеко-далеко отсюда. Впрочем, зачем я болтаю… Надо прежде всего хорошенько всех познакомить. Только предупреждаю вас, что без выпивки знакомство плохо клеится.
Доротея быстро распахнула буфет, достала бутылку портвейна и вазу бисквитов, отрывочно рассказывая свои приключения в Рош-Перьяке.
У графини вытянулось лицо.
— Значит, бриллианты безнадежно потеряны?
— Об этом спросите кузенов, они их искали, не жалея сил.
Но кузены были заняты своими мыслями: их мучила новая загадка. Они мялись, переглядывались, и наконец заговорил Эррингтон:
— Не сочтите это неделикатностью, Доротея, но нам непонятно… Вы позволите сказать откровенно?
— Ну, конечно, Эррингтон.
— Эти триста тысяч франков…
