— Неужели завтракаете?
— Ты не хочешь, надеюсь, чтобы я даром тратил драгоценное для меня время? Я спас Людовика Эмбера от верной смерти, которую ты ему готовил. Как человек признательный, он приглашает меня завтракать.
После некоторого молчания тот спросил:
— Значит, вы от этого не отказываетесь?
— Друг мой, — сказал Арсен, — если я устроил сегодня это маленькое ночное нападение, если я дал себе труд в три часа утра, у укреплений, ударить тебя палкой по руке и по ноге, рискуя таким образом нанести вред моему единственному другу, так это вовсе не для того, чтобы отказаться от выгод так хорошо устроенного спасения.
— Но дурные слухи, которые ходят о состоянии…
— Пусть ходят. Вот уже шесть месяцев, как я навожу справки, разузнаю, расспрашиваю прислугу, кредиторов, пользуюсь подставными лицами, шесть месяцев, как я, словно тень, слежу за мужем и женой. Получено ли их состояние от старого Крафорда, как они в этом уверяют, или из какого-нибудь другого источника, я, во всяком случае, утверждаю, что оно существует. А если оно существует, оно мое.
— Черт возьми, сто миллионов!
— Допустим, что десять или пять. Не все ли равно? В несгораемом шкафу лежат целые пачки процентных бумаг; и не будь я Арсен Люпен, если когда-нибудь ключ от этого шкафа не будет в моих руках.
Трамвай остановился на площади Этуаль.
— Итак, — бормотал спутник Арсена, — сейчас нечего делать?
— Нет. Когда будет дело, я скажу.
Через пять минут Арсен Люпен подымался по роскошной лестнице дома Эмберов; Людовик представил его своей жене. Жервеза была маленькая полная дама, очень разговорчивая. Она очень любезно приняла Люпена.
— Я хотела, чтобы никто не мешал нам чествовать нашего спасителя, — сказала она.
Они сразу же стали обращаться с «нашим спасителем», как со старым другом. К концу завтрака дружба была уже полная и даже дошло до откровенностей. Арсен рассказал о своей жизни, о жизни своего отца, сурового и неподкупного судьи, о своем печальном детстве и теперешних затруднениях. Жервеза, в свою очередь, рассказала о своей молодости, о своем замужестве, о благодеяниях старого Крафорда, о ста миллионах, полученных ею от него в наследство, о причинах, которые замедлили ввод во владение, о займах под огромные проценты, к которым они должны были прибегать, о бесконечных препирательствах с племянниками Крафорда, о наложении ареста, одним словом — все!
— Подумайте только, документы здесь, рядом, в шкафу моего мужа, но если мы отрежем хотя бы один купон, мы теряем все!..
Люпен почувствовал легкую дрожь.
— Ах, они здесь! — сказал он, и у него захватило дыхание.
Отношения, завязавшиеся при таких условиях, могли сделаться только еще более близкими. Арсен Люпен, спрошенный очень деликатно, признался в своей бедности и неудачах. Сейчас же молодой человек был сделан личным секретарем обоих супругов с вознаграждением в полтораста франков в месяц. Он должен был по-прежнему жить у себя, но чтобы ему было удобнее работать, в его распоряжение предоставили в качестве кабинета одну из комнат второго этажа.
Он сам ее выбрал. По какой-то счастливой случайности, она оказалась как раз над кабинетом Людовика. Арсен сразу заметил, что его секретарская служба очень похожа на синекуру. В продолжение двух месяцев ему пришлось переписать только четыре незначительных письма и только один раз его позвали в кабинет патрона. Это позволило ему в первый раз официально посмотреть на несгораемый шкаф. Кроме того, он заметил, что, как ни почетна была его должность, все-таки она была недостаточно достойна того, чтобы он бывал в обществе лиц, посещавших дом Эмберов.
Но он об этом нисколько не жалел, предпочитая держаться в тени. Однако он не терял даром времени. Он сделал несколько тайных визитов в кабинет и даже предлагал свои услуги несгораемому шкафу, который все-таки не сделался от этого более доступным. Это была очень внушительного вида громада из чугуна и стали, против которой были бессильны напильник и клещи.
Арсен Люпен не был упрям.
Он снял необходимые мерки и после тщательных, кропотливых исследований провел под полом своей комнаты свинцовую трубку, которая кончалась в потолке кабинета между двумя выступами карниза[2]. Через это отверстие, служившее ему и зрительной и слуховой трубкой, он надеялся все видеть и все слышать.
С тех пор он жил в своей комнате, лежа все время на полу. Он часто видел Эмберов, которые совещались перед шкафом, делая справки и перебирая дела. Когда они, перед тем как открыть замок, поворачивали одну за другой четыре кнопки, то для того, чтобы знать условное число, он старался запомнить количество передвигающихся зарубок. Он следил за их движениями и подслушивал их слова. Что они делали с ключом?
Однажды увидев, что они вышли из комнаты, не закрыв за собой двери, он поспешно спустился и решительно вошел в комнату. Они уже были там.
— Извините, я ошибся.
Но Жервеза быстро подбежала к нему и сказала:
— Войдите же, разве вы здесь не у себя? Вы дадите нам совет. Какие бумаги нам продать? Внешнего займа или ренту?
— А запрещение? — спросил удивленно Люпен.
— О! Оно касается не всех бумаг.
Она открыла дверцу. На полках кипами лежали перевязанные ремнями папки. Она схватила одну из них. Но муж запротестовал.
— Нет, нет, Жервеза, было бы безумно продавать заем: он все время поднимается. Что вы думаете об этом, милый друг?
Милый друг не имел никакого мнения, но все-таки он посоветовал принести в жертву ренту. Тогда она взяла другую связку и вынула из нее наудачу одну бумагу. Это был трехпроцентный билет. Людовик положил бумагу в свой карман. После полудня он вместе с секретарем продал этот билет и получил сорок шесть тысяч франков.
Несмотря на то, что говорила Жервеза, Арсен Люпен не чувствовал себя у Эмберов как дома. Напротив того: его положение у них доставляло ему много неприятностей. Многие обстоятельства убедили его в том, что слуги не знали его имени. Людовик говорил о нем всегда так: «Вы предупредите этого господина… Приехал ли этот господин?»
После энтузиазма первого знакомства они с ним едва разговаривали и, обращаясь с ним с уважением, которое обыкновенно оказывается благодетелю, никогда им, однако, не интересовались. Однажды, когда он проходил через переднюю, он слышал, как Жервеза говорила двум гостям:
— Это такой дикарь!
«Пусть! — подумал он. — Будем дикарем!» И, не стараясь объяснить себе некоторых странностей этих людей, он продолжал заниматься выполнением своего плана. Усиленные нападки некоторых журналов на Эмберов ускорили дело. Арсен, присутствуя при всех перипетиях драмы, при всех тревогах и волнениях супругов, понял, что, откладывая еще дальше, он может все потерять.
Пять дней подряд, вместо того, чтобы уходить в шесть часов, как он это делал обыкновенно, он запирался у себя в комнате. Все думали про него, что он ушел. Он же ложился на пол и наблюдал за кабинетом Людовика.
Пять вечеров подряд не представлялось благоприятного случая, которого он так ждал. Он уходил поздно ночью через маленькую дверь во дворе, от которой у него был ключ. На шестой день он узнал, что Эмберы, в ответ на злые нападки своих врагов, предложили открыть шкаф.
«Надо действовать сегодня вечером», — подумал Люпен. И действительно, после обеда Людовик расположился у себя в кабинете. Жервеза была с ним. Они принялись перелистывать бывшие в шкафу книги. Прошел час, затем другой. Он слышал, как ложились спать слуги. Теперь в первом этаже уже никого
