— Нет, нет, это невозможно. Он был с нами и не мог поджечь.
— Все было им, уверяю вас, приготовлено заблаговременно. Картонка… оберточная бумага… деньги — все это было заранее пропитано каким-либо легко воспламеняющимся составом. Когда мы уходили, он туда что-нибудь бросил… спичку, может быть! Я точно не знаю.
— Но мы бы ведь заметили, черт возьми! И как допустить, что он таким образом уничтожил 60000 франков — плод своего преступления. Если же этот тайничок был столь хорош, — а он был хорош, так как мы его не открыли, — то зачем это бесполезное уничтожение?
— Он испугался, господин Морисо. Не забывайте, что он рискует своей головой. Лучше потерять деньги, нежели познакомиться с гильотиной. Эти деньги были единственным доказательством.
Морисо изумился.
— Как так? Единственным доказательством?
— Ну, конечно.
— Но ваши свидетели, ваши улики? Все то, что вы передали префекту?
— Все это блеф…
— Ну, у вас и апломб!
— Иначе вы бы мне не помогли.
— Нет.
— В этом все дело.
Ренин наклонился над сгоревшей бумагой. Там был пепел, больше ничего.
— Странно! Как он умудрился совершить поджог?
Он сосредоточился и стал что-то обдумывать. Гортензия, чувствуя, что наступает минута победы или поражения, спросила с беспокойством:
— Все потеряно?
— Нет, нет, — ответил он задумчиво, — еще не все потеряно. У меня блеснул сейчас луч надежды.
— Господи! Если бы это удалось!
— Не будем спешить. Это только опыт, красивый опыт, который может удасться…
Он помолчал и потом, щелкнув языком, воскликнул:
— Молодчина же этот Дютрейль! Какой способ он изобрел, чтобы сжечь деньги! И какое хладнокровие! Он заставил меня пошевелить мозгами. Молодчина!
Он взял половую щетку, очистил комнату от пепла, затем из соседней комнаты принес картонку для шляпы, похожую на ту, которая сгорела, поставил ее на столик и поджег бумагу, находящуюся внутри.
Вспыхнуло пламя. Ренин быстро потушил огонь, вынул из бумажника несколько кредитных билетов, наполовину сжег их и затем уложил в картонку вместе с остальной обгоревшей оберточной бумагой.
— Господин Морисо, — сказал он наконец, — прошу вас в последний раз оказать мне содействие. Приведите сюда Дютрейля. Вы ему скажете следующее: «Вы разоблачены. Деньги не загорелись. Следуйте за мной».
Инспектор, невзирая на некоторое колебание, все же исполнил требование Ренина. Он вышел.
Ренин повернулся к молодой женщине.
— Вы понимаете мой боевой план?
— Да, но попадется ли Дютрейль?
— Все зависит от состояния его нервов. Быстрое нападение может сбить его с толку.
— Но если он заметит, что картонка другая?
— Конечно, он очень ловкий парень и может вывернуться. С другой стороны, он очень взволнован. Нет, нет, я надеюсь, что в последнюю минуту он сдастся и капитулирует…
Они замолчали. Ренин не двигался. Гортензия была бесконечно взволнована. Дело шло о жизни невинной жертвы. Ошибка, неудача… и через двенадцать часов Жак Обриё будет казнен. И к чувству ужаса у нее примешивалось чувство жгучего любопытства. Что сделает князь Ренин? Как поведет себя Гастон Дютрейль? Она переживала минуту высшего напряжения, минуту громадного душевного возбуждения.
Послышались шаги. Они приближались. Гортензия взглянула на своего спутника. Он встал, вдруг стремительно подскочил к дверям и крикнул:
— Скорей!.. Надо кончить!
Два полицейских инспектора и два лакея вошли вместе с Дютрейлем.
Ренин схватил его за руку и весело проговорил:
— Браво, старина! Ловко придумано с графином и столиком! Только, дружище, ты влопался!
— Что такое? — пробормотал со смущением молодой человек.
— Господи! Вся суть в том, что огонь не все уничтожил. Он пощадил запрятанные тобой кредитные билеты. Посмотри! Даже номера остались… Ты можешь их узнать. Теперь ты, старина, окончательно погиб!
Молодой человек содрогнулся. Глаза его забегали. Он не последовал предложению Ренина взглянуть на картонку и кредитные билеты, сразу поверил ему и с рыданиями упал на стул.
Неожиданное нападение, как надеялся Ренин, вполне удалось. Видя, что все его планы разбиты, он потерял сразу силу сопротивления и сдался.
Ренин не позволил ему вздохнуть:
— Правильно! Полным чистосердечным признанием ты спасешь свою голову. Вот и перо, чтобы записать твое признание… А ловко все проделано… Особенно графин с водой… Прекрасная штука! Вы ставите на подоконник большой шарообразный графин с водой. Этот графин выполняет роль зажигательного стекла и направляет лучи солнца на картонку и заранее приготовленную тонкую оберточную бумагу. Через десять минут после этого все объято пламенем. Чудесное изобретение, право! И как просто! Точно яблоко Ньютона!.. Когда-нибудь ты, вероятно, заметил, как лучи солнца, проходя через графин с водой, зажгли спичку или сухой мох. Это обстоятельство породило в твоей голове блестящую идею. Молодчина! Поздравляю тебя! Ну а теперь вот тебе лист бумаги… пиши: «Я убил Гильома…» пиши же, черт возьми!
Ренин наклонился над Дютрейлем и, гипнотизируя его своим взглядом, заставил написать признание.
— Господин инспектор! Вот заявление Дютрейля. Не откажите отнести его господину префекту. Все присутствующие, надеюсь, подтвердят, что Дютрейль сознался в убийстве Гильома.
Затем он обратился с насмешкой к совершенно подавленному убийце:
— И дурак же ты, дружище! Ведь и картонка твоя, и деньги сгорели. А это новая картонка, а полусгоревшие кредитные билеты принадлежат мне. А ты ничего не понял. В последнюю минуту ты сам дал мне единственное доказательство своей виновности. И какое еще: признание, написанное в присутствии свидетелей! Если тебя гильотинируют, то ты этого заслуживаешь. Ну, прощай, Дютрейль.
На улице князь Ренин попросил Гортензию отправиться в автомобиле к Мадлен Обриё и сообщить ей о происшедшем.
— А вы? — спросила Гортензия.
— У меня много разных неотложных дел.
— Вы отказываете себе в удовольствии объявить Обриё эту радость?
— Ну, подобные удовольствия приедаются. Единственное, что меня интересует, это борьба. Остальное скучно.
Она схватила его за руку и минуту задержала его руку в своей. Она хотела бы много, много высказать этому удивительному человеку, который с такой гениальностью делал добро как бы ради спортивного интереса. Но она не в силах была что-либо сказать. Все эти события ее бесконечно взволновали. Она почувствовала, что в глазах ее стояли слезы.
Он поклонился и проговорил:
— Благодарю вас! Я вознагражден.
Тереза и Жермена
Последние дни осени отличались такой мягкостью, что второго октября утром несколько семейств, живущих в своих виллах в Этрета, спустились к берегу моря. Вдали между горами воздух был так чист, прозрачен и нежен, а небо так сине и ясно, что все решительно окутывала дымка поэзии, дымка своеобразной прелести.
— Восхитительно! — проговорила Гортензия. Затем она добавила: — И все же не для того мы приехали
