действительно убит своей женой, но судебная власть этого знать не должна.
— Она это узнает от меня… Клянусь!.. Эта женщина должна быть наказана… Она ведь убила!
Ренин подошел к ней и тронул ее за плечо:
— Вы спрашиваете меня, почему я вмешиваюсь в это дело? А вы, сударыня, по какому праву впутываетесь в эту историю?
— Я была другом убитого.
— Только другом?
Она несколько смутилась, но сейчас же возразила:
— Вы, однако, будете молчать, как и он.
— Он-то ведь не знал, кто его убил.
— Ошибаетесь. Он имел время перед смертью выдать свою жену, но этого не сделал.
— Почему?
— Ради детей.
Госпожа Астэнг не сдавалась, хотя нравственная сила Ренина подчиняла ее. Она поняла, что вмешательство Ренина дало опору госпоже д'Имбреваль.
— Благодарю вас, — сказала Тереза, — если вы так хорошо разгадали, то вы понимаете, что я только ради детей не отдалась в руки судебной власти. Я, право, так устала!..
Итак, сцена менялась. Получалось такое впечатление, что виноватая начинала оправляться, а обвинительницу охватило какое-то беспокойство. Она не находила слов, чтобы продолжать настаивать на своем обвинении, тогда как другая чувствовала потребность признанием облегчить свое сердце.
— Сейчас, — ласково сказал Ренин, — я полагаю, что вы можете и должны нам все объяснить?
— Да, да… — согласилась она, — я должна ответить этой женщине… всю правду, не так ли?
Она заплакала, лицо ее постарело от горя, и тихо, короткими фразами, без гнева, она заговорила:
— Уже четыре года она его любовница… Как я страдала!.. Она сама объявила об их связи… по злобе!.. Она меня еще больше ненавидела, нежели любила Жака… Каждый день она наносила мне новые раны… часто сообщала мне по телефону о назначенных с моим мужем свиданиях. Она думала, что таким путем она доведет меня до самоубийства… Я о нем думала… Но дети меня от него удержали. А Жак слабел, подпадая под ее влияние. Она требовала, чтобы он со мной развелся, и он, видимо, шел на это. На него и она, и ее брат, опаснейший человек, оказывали самое дурное влияние, подчинив его своей власти… Жак делался со мной с каждым днем все жестче… У него не хватало мужества покинуть меня, но я была для него препятствием к осуществлению его планов. Господи, какие муки я переживала!
— Надо ему было дать свободу, — вскричала Жермена Астэнг, — нельзя убивать человека только за то, что он хочет развестись.
Тереза покачала головой:
— Я не потому убила его, что он хотел развестись. Если бы он хотел развестись, как я могла бы удержать его. Но твои намерения, Жермена, переменились. Для тебя уже не достаточно было развода, ты хотела добиться другого… На эту подлость по слабости характера мой муж согласился…
— Что ты хочешь сказать? — пробормотала Жермена. — Чего я добивалась?..
— Моей смерти.
— Ты лжешь, — воскликнула Астэнг.
Тереза не повысила голоса и спокойно, невозмутимо повторила:
— Да, ты задумала умертвить меня. Я прочла твои последние письма, которые он забыл спрятать. Их было шесть. Там этого страшного слова нет, но оно чувствуется между строк. Я прочла это с ужасом! Мой Жак дошел до такой мерзости!.. Но все же я ни одной минуты не думала и после этого убить его. Такие женщины, как я, предумышленно не убивают… Я это сделала неожиданно, потеряв голову… по твоей вине, Жермена.
Она вопросительно посмотрела на Ренина, точно прося у него защиты.
— Говорите безбоязненно, я беру все на себя.
Она провела рукой по лбу. Страшная сцена оживала в ее воображении и мучила ее. Жермена Астэнг не двигалась, глаза ее выражали смущение. Гортензия же с нетерпением ожидала разъяснения этой загадочной тайны.
— Случилось все это позже и по твоей вине, Жермена. Я положила обратно бумажник в ящик стола и ничего о нем не сказала мужу. Я не хотела говорить ему о том, что узнала. Это было так ужасно! Но надо было торопиться. Письма сообщали о твоем приезде сегодня же… Сначала я хотела просто уехать. Машинально я захватила этот кинжал, чтобы защищаться… Но когда Жак и я пришли на берег моря, тогда я готова была умереть… Пусть я умру и весь кошмар этим и кончится. Но ради детей я хотела, чтобы моя смерть имела вид несчастного случая и чтобы Жака не обвинили. Вот почему твой план прогулки по скалам был для меня подходящим… Падение с вершины скалы вполне естественно… Жак меня покинул, чтобы идти к «Трем Матильдам». По дороге около террасы он уронил ключ от этой кабинки. Я спустилась и помогла ему искать ключ.
…И вот тут-то, по твоей именно вине, Жермена, все это произошло. Из кармана у Жака выпали бумажник и фотография. Эту фотографию я тотчас же узнала: на ней была изображена я с моими двумя девочками. Я взяла фотографию и… увидела. Ты знаешь, Жермена, что я увидела?! Вместо меня на фотографии была ты. Ты меня заменила своей особой. Одной рукой ты обнимала мою старшую дочь, другая же девочка отдыхала на твоих коленях… Это была ты, Жермена, будущая мать моих детей, которая должна была после моей смерти заняться их воспитанием… Ты! Ты!.. Тогда я потеряла голову. У меня был кинжал. Жак наклонился… Я нанесла ему удар…
Каждое слово ее исповеди дышало правдой. И Ренин, и Гортензия слушали эту исповедь с чувством глубокого интереса.
Она села, продолжая говорить:
— Я думала, что вокруг меня начнут кричать и меня арестуют… Ничего! Никто ничего не заметил. А Жак встал и не падал! Нет, он не падал. Я вернулась на террасу и оттуда наблюдала за ним. Он набросил свою куртку на плечи, чтобы, видимо, скрыть рану, и удалился, даже не пошатываясь. Он даже обменялся несколькими словами с приятелями своими, которые играли в карты, затем направился к своей кабинке и исчез. Я тоже вернулась к себе. Мне казалось, что все это сон, что я не убила, а лишь легко ранила, что Жак скоро выйдет… Я в этом была уверена. Я все надеялась… Если б я знала, что ему нужно оказать помощь, я побежала бы к нему. У меня не было ни малейшего предчувствия, что случилось непоправимое несчастье. Я ни о чем не догадывалась… Я была даже спокойна, как после страшного кошмара, воспоминание о котором проходит… Я ничего не знала… до той минуты, когда…
Она остановилась. Рыдания не давали ей говорить.
Ренин кончил за нее:
— Вы ничего не знали до той минуты, когда пришли вас предупредить.
Тереза прошептала:
— Да… Только тогда я поняла, что именно сделала… Я почувствовала, что схожу с ума и готова кричать: «Это я! Не ищите! Вот кинжал! Я убийца!» Я готова была кричать о моей вине, как вдруг моего бедного Жака принесли домой… У него было очень спокойное и доброе лицо… Я тогда поняла свой долг, как он выполнил свой… Он меня не выдал, промолчал ради детей. Я тоже решила молчать. В этом убийстве мы оба были виновны, и оба мы были обязаны сделать все, чтобы оно не отразилось на наших детях. Во время своей агонии он ясно понял это… он имел необыкновенное мужество и силу воли после смертельного ранения двигаться, отвечать на вопросы и запереться, чтобы умереть. Этим поступком он искупил всю свою вину передо мной и одновременно простил меня, так как не выдал меня… Это он приказывал мне молчать и защищаться против всех и особенно против тебя, Жермена.
Последние слова она произнесла с большей твердостью. Она начинала приходить в себя и, думая о поступке мужа, в этом черпала энергию свою для дальнейшей борьбы. В присутствии интриганки, ненависть которой довела их до преступления и смерти, она готова была на борьбу, воля ее укрепилась.
Но Жермена Астэнг не признавала себя побежденной. Она выслушала свою соперницу с искаженным от злобы лицом. Казалось, что ничто не могло смягчить ее сердца, и угрызения совести ее не мучили. Под конец ее тонкие губы сложились в улыбку, точно она радовалась тому, что события приняли такой оборот. Ее жертва находилась в ее власти.
