отдельности, каждый - рядом с непознанным объектом, зачем? чтобы объект стал опознанным и любимым? неужели, как только любой объект станет опознанным, он станет любимым? и любой может стать опознанным и любимым, и ляйтер, и туфта! никогда! пусть они лучше не шевелятся и не показывают себя с лучшей стороны - с хвоста.
Даже через миллион миллионов лет и через миллион миллионов раз все н.о. будут шарахаться в темноте, как летучие мыши, каждая при своем ультразвуке, они будут чиркать в темноте, точно так же, как ласточки на свету, ни мы будем испытывать страх от неопознанной мыши - в темноте и восторг от любимой ласточки - на свету, туфта стоит перед Отматфеяном, на полголовы выше, на каблук ниже, в точке, в сиянье лампочки в сто свечей, начищенная до блеска, она сверкает, она светится так, что в глазах становится темно, перепорхнула через все лужицы, которые оттаяли - замерзли. Щебечет. Не то, чтобы он не понимает, он вслушивается. И не понимает. Она могла бы быть королевой Франции, чемпионкой мира, великой поэтессой, она могла бы подняться на такую головокружительную высоту, как звезда, чтобы там сверкать, она могла бы, но она не могла бы превратиться сразу из неопознанного объекта в опознанный и любимый, потому что, если и любимым навсегда, он не становится им никогда допустим, она даже приведет Отматфеяна в свою колыбель, и он ее расшнурует и увидит, что она так же, как снаружи, начищена до блеска и внутри, и у нее прямой нос, самый прямой из всех носов за всю историю человечества, и длинный овал лица, но она не умещается в длину на его длине, и его ширина перекрывает ее ширину настолько, что ни о какой глубине чувства не может быть и речи. Но все поверхностно- прекрасное, как прекрасная поверхность, радует глаз всеми цветами радуги, которых, цветов, семь.
Сана провела ляйтера через девственный лес спортсменов, Вольтеров и медведей, она показала их ляйтеру еще мокреньких, дозревающих под тряпками, 'вот это медведь', и она ткнула пальцем в медведя, где у медведя живет душа? там-то, где Вольтера живет душа? там-то, и они живут душа в душу? ляйтер осмелел, он дотронулся до Саны рукой, забарабанил по ней руками и ногами; что она, противоударная, что не разбилась? может, даже и противоударная, что все трещало, главное, ляйтер искал ее губы и не находил, она не подсказала ему, где они, хотя они были там же, где бывают у всех людей, но их сейчас не было на месте, они были не накрашены, они плавали, накрашенные, в бассейне и обсасывали морковку; ляйтер озверел от того, что она в упор не видит его руки, хотя они вделаны, как надо, и ноги приставлены, и голова на месте, он стал грубо доказывать руками и ногами правоту своих рук и ног, он был в чистом виде противоположный пол, который притягивает как противоположный заряд, его лицо пылало, как пламя, он взмок под своими тряпками, как спортсмен под своими, он был накачан какой-то дурью или воздухом, потому что он все время вдыхал в себя воздух и ни разу не выдыхал, 'хватит!' - взмолилась Сана, но он был не железный, 'душа моя!' - сказал ляйтер. - 'ты мою душу в глаза не видел', сказала Сана; у него вместо глаз было два тумана, и, как в тумане, плавали зрачки, 'не сейчас же!' - сказала она. 'скажи, когда?' - сказал ляйтер, и она так и сказала: 'да хоть завтра'. Это было первое, что Отматфеян услышал через дверь. Он стоял с хрустальной башней пива, с бутылочным дворцом в сетке, 'а как же ключ?' - спросил ляйтер, - 'он будет у меня, а его не будет' Отматфеян запутался в ее ответе, кто будет у не и кого не будет, ведь не будет же такого, что его самого у нее не будет, значит, он сам будет, а ключа не будет. А ключ на гвоздике, размножается путем деления в каждой мастерской. Отматфеян подтолкнул туфту к двери вместе с остекленевшей сеткой и выскочил с ключом на дикий холод. Это был настоящий мороз по коже. Почему не замерзают глаза на морозе, а слезы замерзают? потому что глаза теплые? потому что слезы холодные? потому что глаза не из воды? потому что слезы из воды? потому что глаза глубокие? потому что слезы мелкие? ключевых дел мастер был мастером на все руки: пока Отматфеян ждал, пока ключ размножится, мастер приделал ему крепление к лыжам и конькам, починил молнию на сумке, смазал, наточил, заправил, Отматфеян шел обратно... потому что глаза двигаются? потому что слезы стоят на месте? Они сидели втроем и ворковали, ляйтер и туфта - вместе, Сана отдельно, сетка была наполовину опустошена, пиво пенилось, из каждой бутылки из пены выходила Афродита, было очень весело. 'Где ты был?' - спросила Сана. 'Гулял, - ответил Отматфеян, - прохлаждался'. 'Ты же замерз', - сказала Сана. Она подошла к нему и взяла его за руку. Отматфеян промерз насквозь, как птица, которая замерзает налету и падает, как деревяшка. Он, как деревяшка, сел. 'Выпей вот это,' - сказала Сана, 'дура, - сказал он про себя, - дает мне ледяное пиво'. 'Это чай, - сказала она, - он горячий'. У нее в руках действительно была чашка с горячим чаем, который побежал внутрь и стал растапливать вечную мерзлоту. И когда Отматфеян растаял, расцвел и осмотрелся по сторонам, то увидел, что никого нет, что они сидят с Саной вдвоем, звезды убегают за горизонт и выбегает солнце, где ночь, куда она ушла за горизонт вместе с поцелуями? вместе со звездами, луной и сном, и сон ушел за горизонт? нет, сон как раз вышел из-за горизонта вместе с солнцем, утренней свежестью, бодростью, все наоборот: бодро заснуть, вяло проснуться, голодать на полный желудок, с голода быть сытым, да нет же, не наоборот, просто нужно правильно рассчитать оборот земли вокруг солнца, и сколько оборотов - столько и дней, а так из-за неправильного расчета мы не можем уложиться в оборот и часть переносим на другой оборот, нужно отыскать начало оборота и с этого начала отсчитывать оборот за оборотом, и, как только солнце сверкнет на горизонте, так и мы сверкнем на горизонте, а как только оно пойдет спать - и мы за ним, а на луну нечего смотреть, нечего ее ждать, то она толстая, то она тонкая, то ее вообще нет, но она же красивая, она же самая красивая на небе, как же ее не ждать, как же на нее не смотреть, вот и ждешь ее целый оборот, пока ее светлость покажется, и ее светлость показывается. Ваша светлость, не шутите с людьми, дайте поспать, дайте хоть вздремнуть! Хорошо, что есть земное притяжение, а так бы луна всех к себе утянула; она хоть меньше и слабей земли, а земля больше и сильней луны, у ее светлости есть сладкая привилегия отталкиваться от земли, а у земли есть сладкая зависимость - притягивать луну, потому что ее светлость - наверху, а земля - внизу, она - над головой, а земля - под ногами, и то, что над головой, всегда кажется больше и сильней, хотя на самом деле меньше и слабей, опять все наоборот.
Все на полу, подушки и одеяла на полу, холодно и страшно рядом с любимым, который больше и сильней, а ему жарко и весело рядом с любимой, которая меньше и слабей..., ведь если он больше и сильней, и у него особенно остро заточены органы нападения: пятки и клюв, он не должен долбать пятками и носом ту, кто меньше и слабей, раз он старше и сильней. Нет, должен долбать, потому что он больше и сильней, но наверху, как луна, а ее светлость меньше и слабей, но внизу, как земля, и он, наоборот, притягивает, как земля, а она, наоборот, отталкивается, как луна, будет долбать, пока будет верх и низ, а не каша, каша - это вещь! тыкаться в любимого, скулить с соплями и слезами, тыкаться, как недельный беременный горностайчик, у которого еще не открылись ушные раковины, и он не слышит, какие непристойности отпускает сорокалетний папа-горностай, прижавшись к стенке, напавшей сзади, что он совсем слепой, что не видит ничего? может, у него до сорока лет не открылись ушные раковины, может, это он старый, но слепой щенок, который ничего не видит, - глазки до сорока лет не прорезались. Все он видит, все слышит, только ему нравится потом облизывать слезы и сопли, что за страсть такая у человека - довести до слез человека, а потом слизывать слезы со щек, обсасывая щеки до засосов, неужели нельзя просто? что за страсть выдувать из слезных мешочков в один вечер все, что скопилось там за полгода, ведь слезы для того, чтобы соринка из глаз выпала или ресница, а не для того, чтобы размазывать акварель на бумаге, для этого есть вода, но слезами лучше, еще бы! и глину замешивать лучше, а телячий язык - деликатес, бараньи мозги и глаза, птичья печень, кетовая икра - все деликатес, и слезы, и сопли - деликатес.
Сана заснула в зените с солнцем в волосах, с размытыми контурами материков на щеках от потекшей краски, где материки были в одном измерении, а нос в другом, он торчал трехмерной горой между африкой и австралией в океане слез; крылья горы, ничуть не тронутые краской от ресниц, но чуть припыленные пудрой, слегка раздувались, гора дышала. Так Отматфеян и оставил ее спать в ее первоначальной среде с ее дутым глиняным потомством, которое она произвела за ночь, и не стал изучать дутое изображение африки и австралии, ему было ее не жалко, и оставил ключ на гвоздике и дунул домой. Дом был среди домов, квартира среди квартир. Чящяжышын разгуливал по квартире в одних трусах и жевал какую-то засохшую кашу, которую не прожуешь.
- А Шана где? - спросил Чящяжышын сквозь кашу.
- Спит, - ответил Отматфеян.
- Где спит? - спросил Чящяжышын, проглотив.
Отматфеян поковырялся в сковородке и нашел, что Чящяжышын ест совсем не кашу, а жареную картошку с жареным мясом, и все это так ловко поджарено с луком, что как с грибами.
- Где шпит? - переспросил Чящяжышын, набрав.
- Ге жжаю.
- Как это не знаешь, - чуть не подавился Чящяжышын, - я тебя спрашиваю, где она спит?
- Ге жжаю.
Чящяжышын взял сковородку с картошкой и пошел в комнату. Отматфеян дожевал и пошел вслед за сковородкой.
- Так где она спит? - сказал Чящяжышын.
- Ну, не знаю я, - и Отматфеян полез на него с холодным оружием - с вилкой на сковородку. Чящяжышын загородился от оружия
