храпел на заплеванном полу, другой клиент ещё только пристраивался подремать в уголочке. Хлипкий мужичонка в разодранной телогрейке всё пытался сплясать цыганочку, но не хватало места, и он умоляюще пристанывал:
- Ну, ироды, дайте же сбацаю!
Переборщивший алкаш у входа тыкался мордой в липкий стол и страшно, натужно икал. Всё плотнее сгущался слоистый туман из табачного дыма, паров пива, бормотухи и водяры.
Мы своей бригадой вшестером заняли столик у окна. Мигом он оказался сервирован: распочатые бутылки водки, на куски растерзанная мокрая колбаса с рыбным запахом, раскромсанная буханка хлеба, вспоротая банка килек в томате и жидкое пиво без пены в пол-литровых банках. Тёплая водка, к которой я ещё не приучился, в смеси с пивом жидким свинцом оседала в желудке и в мозгах. Обстановка давила. Я тупел и мрачнел всё больше. Хотелось жалиться и плакаться в жилетку, но -- где найти человека в жилетке?..
Домой я приплёлся в развинченном состоянии. Натикало уже без малого девять, надвигалась ноябрьская глухая ночь. Я сел в кухне на табурет и стиснул ладонями трещавшую по всем швам башку. Мутило. В мозгах пульсировало: 'Воскресенье - послезавтра - воскресенье - послезавтра...' Я выудил из стола бутылку благородной 'Варны', припасенную к 7-му ноября, распечатал, хлобыстнул стакан - вроде уравновесился.
Вошла муттер, поставила на плиту чайник, воспитательно-едко хмыкнула:
- Правильно. Наклюкаться и - никаких проблем.
- Тебе привет от Фаи, - уныло сказал я. Ссориться не хотелось.
- Спасибо! Видел ее? - живо откликнулась мать и неосторожно, не подумав, добавила: - Что же ты на ней не женишься? Девушка она добрая, даром что красивая... Женись да и всё. Сколько ж будешь перебирать невест?..
Муттер ещё что-то говорила и говорила, а я про себя ахнул: как же это мне в голову не приходило? Жениться на Файке немедленно! Быть всегда - и днём и ночью - вместе, плевать на всяких там майоров и дурацкие режимы!..
Мать пыталась меня остановить, но я, хватив ещё стакан 'Варны', галопом помчался в ночную степь. Попутки не случилось, и я всё километры отмахал, переходя с бега на шаг и с шага на бег.
Знакомый химик вызвал Фаю. Мы чуть не задохнулись от поцелуев. Фая плакала и смеялась. Я лепетал ей что-то про счастливую семейную жизнь...
Вскоре мы вышагивали по пустынному тракту к Новому Селу. Моросило и подмораживало. Я укутал Фаину в свою куртку, крепко прижимал к себе, но она всё равно дрожала. Смеялась и дрожала. Редкие машины, не задерживаясь, обгоняли нас, уносились равнодушно прочь.
- Ничего, ничего, - припевал я, обнимая пожарче свою юную жену-невесту, - теперь будет всё о'кей и гут морген...
Догнавшая нас очередная машина тормознула сама. Воспрянув, я подскочил к уазику, распахнул дверцу, близоруко прищурился.
- В село подбросите?
И - охнул. Рядом с сержантом-водителем раскорячился на переднем сиденье мордатый майор...
21
Я встряхиваю головой, полностью возвращаясь в действительность, в сегодняшний день. Вернее - ночь.
Окно проступило уже чётким сиренево-голубым прямоугольником, в комнату вползал неохотно мартовский мёртвый рассвет. Язычки двух, оплывших до основания, свечей потускнели, поблёкли. Лицо Анны Николаевны, потемневшее в смерти, затуманилось в предрассветных сумерках, ушло в глубь гроба.
Люба где-то там, на кухне, уже позвякивает, погромыхивает посудой, готовясь к поминкам. Она уже и наплакалась вдосталь, сидя вместе со мной у гроба матери почти до утра. И вот я уже долгое время сижу один, перебирая в памяти эпизоды из жизни и судьбы матери моей, Анны Николаевны Клушиной.
Да, жила-существовала она страшно - совсем не так, как могла и должна была жить по умственному своему развитию. Последние лет десять и вовсе вот эта комната, где стоит сейчас, гроб с её телом, стала для муттер подлинной усыпальницей. Сперва, выйдя на пенсию, она ещё хорохорилась: мол, отдохнёт годок-другой и снова вернётся к активной, как она по-газетному выражалась, жизни - пойдёт учить немецкому диалекту новые поколения новосельских оболтусов. Но шли-растворялись год за годом, Анна Николаевна уже не вспоминала о своих трудовых порывах, всё реже и реже выходила из дома, углубившись в свой искусственный мир книг, телевизора, радио, отрываясь от них только ради внучек и готовки картофельного супа.
За неделю до смерти в своем последнем письме ко мне она писала о том, что особенно жгуче её сейчас волнует:
'...Была недавно передача по телевизору о Микеланджело Буонарроти и всего - 30 минут. А ведь он был скульптор, архитектор, художник, поэт! Нет, о титанах надо говорить много. Ещё в 1988 году отмечали 175 лет со дня рождения чудесного композитора Джузеппе Верди. У него - 35 опер. На этом материале можно было строить программы телевечеров 2-3 года, до сего дня. У него чудо музыка - арии, хоры. Всю оперу сразу не надо показывать, непривычный человек быстро утомится. Сначала надо кратко познакомить слушателей с биографией Верди и исполнить самые красивые арии из его опер, два-три хора. Во 2-й беседе уже рассказать содержание, например, оперы 'Риголетто' и показать лучшие фрагменты из неё. И так сделать со всеми операми, и появилось бы у нас много любителей музыки Верди...'
Хочется и плакать и смеяться!
Сестра рассказывала, как буквально за день до своей смертельной хвори, накануне улёта Любы в злосчастную Алма-Ату, наша Анна Николаевна, совершая моцион (она каждый день вышагивала по комнате 5-6 тысяч шагов), вдруг выдохнула убежденно:
- Любка, вот я умру, а ты увидишь и поймешь когда-нибудь, что кругом одно вредительство. Весь этот кавардак вокруг - не случаен...
Еще походила-помаячила по комнате и добавила:
- А всё равно жить хочется! Как я не хочу лежать в гробу - как жутко!..
И вот мать, наша муттер, наша Анна Николаевна, лежит в гробу в той самой комнате, где совершала моцион, и на её уставшем тёмном лице печать ужаса и жути не проглядывает. Я склоняюсь над ней, всматриваюсь напоследок в родные черты навек исчезающего облика, удерживаю последние, невидимые миру, слёзы...
И ещё не знаю, что пройдёт совсем немного времени, и я, покупая как-то в магазине буханку чёрного хлеба за 25 рублей, вдруг уловлю в мозгу кощунственную мысль:
'Как вовремя, муттер, ты умерла...'
Да простит мне Господь!
1992 г.
