Человек поднял голову, закрыл руками лицо. Сидя на полу, он раскачивается. Все сильнее, сильнее. Из-под прижатых ко рту ладоней вырвался стон. Стон громче. Это уже не стон — раскачиваясь, человек исторгает протяжный вой.
Еще мгновение — и он на ногах.
Карцов видит его лицо. Минуту назад оно было бесстрастно. Теперь на нем бешенство, ярость. Умалишенный озирается. Вот он увидел дверь, выставил руки, пригнулся. Поймав его взгляд, Карцов пятится.
В следующий миг тяжелая дверь содрогается от навалившегося на нее тела. В дверь колотят. Каменное подземелье оглашается воплями.
Абст довольно улыбается: эксперимент произвел впечатление. Можно не сомневаться: уж теперь-то новый врач будет аккуратен и бдителен.
Он берет Карцова за руку, ведет по коридору. Крики умалишенного звучат глуше. Вскоре лишь отдаленный, неясный гул сопровождает их по извилинам скального лабиринта.
— Вам жаль его? — спрашивает Абст. Он вздыхает: — Ничего не поделаешь. Вы уже знаете, несчастный был обречен. Месяцем раньше, месяцем позже, но итог был бы один. Жалко беднягу! Но, увы, такова его судьба.
Карцов не отвечает. Скорее бы остаться одному, отдышаться, привести в порядок мысли!.. У развилки туннеля он замедляет шаг.
— Я бы хотел заглянуть к Ришер, шеф.
— Кстати, о ней. Итак, ваш диагноз — истерический паралич? Вы уверены, что не ошиблись?
— Уверен.
— И никаких сомнений?
— Не понимаю вас, шеф.
— Она более двух недель без движения. Вы докладываете: улучшения не наступило. Однако истерические параличи излечиваются сравнительно быстро…
— Ришер впечатлительная, нервная особа.
— И это тормозит выздоровление?
— Да. Она внушила себе, что никогда не поправится. Я обязательно вылечу ее, но требуется время.
Абст приводит Карцова в свое рабочее помещение. Разговор продолжается там.
— Время, время! — восклицает Абст, усаживаясь за стол и поглаживая попугая. — Его-то как раз и нет у нас с вами, дорогой Рейнхельт. Я бы сам лечил Ришер, да не могу: занят, очень занят, коллега. А впереди много серьезных дел.
Абст видит, что собеседнику явно не по себе, и по-своему истолковывает его состояние: новый врач напуган, ошеломлен. Что ж, очень хорошо! Но во всем надо знать меру. И Абст решает несколько отвлечь его от мрачных мыслей.
Протянув к попугаю руку, он дважды щелкает пальцами. В ответ птица ловко кувыркается на насесте. Еще щелчки — и следует новый пируэт попугая.
— Нравится вам мой малыш? Это подарок, Рейнхельт. Подарок человека, который вырастил и воспитал меня.
Попугай получает порцию корма. Абст некоторое время наблюдает за тем, как он клюет, потом обращается к Карцову:
— Так вот, Рейнхельт, вы должны знать: скоро сюда доставят новую партию умалишенных. Их необходимо быстро подготовить к работе. Это будет поручено вам. Постарайтесь, чтобы к тому времени Ришер была на ногах.
— Хорошо, шеф, я приложу все усилия.
— Ну, а каковы ваши взаимоотношения? Вы ей понравились?
— Не знаю. Кажется, не очень. Она молчит. Временами плачет. Очень нервная особа.
— Вам задавались вопросы?
— Только относящиеся к лечению. И еще: время от времени у меня просит сигарету.
— Ришер получает норму.
— Вероятно, норму надо увеличить. В ее положении…
— Хорошо.
— Еще просьба, шеф. Мне запрещено разговаривать с ней. Я имею в виду беседы на отвлеченные темы. Это создает дополнительные трудности в лечении.
Нельзя недооценивать психотерапию. Вы прекрасно знаете: для такого больного беседы столь же важны, как гимнастика, массажи или витамины. Быть может, снимете свой запрет?
— Ладно, Рейнхельт, разговаривайте с ней. Но подчеркиваю: только на отвлеченные темы, как вы сейчас выразились. Болтайте о музыке, о кино или книгах. Ни слова о политике, о положении в стране или о том, что творится в мире. И тем более о вашей работе здесь. Ведите себя так, будто она посторонний человек.
От рабочего помещения Абста до комнатки Ришер — полсотни шагов.
Карцов медленно движется по уходящему вниз коридору. Он все еще не оправился от потрясения, вызванного бесчеловечным экспериментом Абста.
Люди всегда люди, что бы с ними ни случилось. Больные, а тем более страдающие расстройством психики, должны быть предметом особого внимания и заботы. Это элементарно. Но фашисты — и гуманизм!.. Карцов знает о том, что творят гитлеровцы на оккупированной советской земле.
Через линию фронта просачиваются сведения о злодеяниях захватчиков на Украине, в Прибалтике, Белоруссии. Беглые пленные рассказывали о городе смерти на западе Польши, в котором расстреливают и травят газами сотни тысяч людей… А недавно прошел слух: в Бресте немецкие химики создали завод, где варят мыло из человечьего жира. Когда об этом узнали на корабле Карцова, кто-то из моряков усомнился: слишком уж невероятно.
Невероятно? У Карцова сжимаются кулаки. Теперь он знает, на что способны нацисты!
А ведь немецкий народ дал миру настоящих героев. И в шеренге славных не последними были медики. Карцов вспоминает. Берлинский врач Отто Обермайер привил самому себе холеру и отказался от лечения. До последней минуты он диктовал ассистентам все то, что чувствовал, — люди должны были научиться распознавать холеру, чтобы лучше бороться с ней… Медики Вернер и Бенцлер из Мюнхена с этой же целью заразили себя тифом.
Во имя здоровья и счастья человечества врачи должны были экспериментировать, и они ставили опыты на себе: заражались чумой, лихорадкой, проказой, подвергались укусам тарантулов, змей…
Они, эти рыцари и герои, и — Абст!
Подумать только, у него такой же диплом врача, он тоже давал клятву беззаветного служения больным и страждущим!
До комнаты Марты Ришер — десяток шагов. Карцов заставляет себя мысленно перенестись к этой странной девушке. Кто она? Фашистка вроде Абста, его преданная помощница? Кажется, в этом трудно сомневаться: Ришер делала то, что теперь поручили Карцову. Но ему известно и другое: Ришер вела киносъемку пловца на берегу лагуны, плакала и швыряла в воду брикеты. А потом спрятала в скале свою камеру. Несколько дней назад, находясь па площадке, он улучил момент и запустил руку в тайник — камера все еще там.
Он сопоставляет это с другими известными ему обстоятельствами мольбами Ришер отпустить ее в Германию, истерическим припадком и попыткой отравиться, когда Абст ответил отказом.
Тайная киносъемка пловца плюс съемки торпед и другого секретного оружия, которые она могла производить раньше, и настойчивое стремление уехать отсюда — нет ли связи между этими фактами? А вдруг она собиралась показать отснятую пленку кому-нибудь в Германии? Но кому? Уж во всяком случае не хозяевам Абста, которые обо всем творящемся здесь, конечно, осведомлены. Кому же тогда? Быть может, представителям оппозиции гитлеровскому режиму? Чепуха! Нет там никакой оппозиции, нет и не может быть. Люди, которые не были согласны с нацизмом, уничтожены или загнаны в лагеря, а те немногие, что уцелели, затаились, забились в щели, не смея высунуть носа. Свирепый нацистский террор ликвидировал все передовое, светлое, чем когда-то гордилась эта страна.
