- Я так и думал, - ответил Авдейка. - Врут все эти книжки. Значит, 'гав, гав, гав' - это собака говорит? А посмотреть на нее можно?
- Я, сынок, не держу. Это с того края деревни.
- Так это деревня? - Авдейка обрадовался и быстро вспомнил все, что знал о деревне.
- Деревня, сынок.
- А где здесь балет? Сюда тетя балерина поехала, она вас танцам учить будет. В деревне все очень танцевать любят. Правда?
- Ой! - воскликнула старуха и перекрестилась. - Божий младенец! А я-то, старая, признала было, да засумлевалась. Иди, солнышко, иди, я тебе денежку дам.
Старуха убежала в дом, оставив Авдейку в недоумении. Вернулась она с белым узелком, долго развязывала его и причитала:
- Сичас, голубчик, сичас. Может, сподобит Господь, дойдешь до города. А там усе есть. Отдашь денежку, а тебе хлебца дадут али сладость какую.
- В Москве, бабушка, - важно ответил Авдейка, - по карточкам дают. А без карточек, за деньги, - только на рынке. Сластей там нет, масло да картошка. По сто пятьдесят рублей кило, если молодая.
- Свят! - Старуха стиснула узелок. - Сто пятьдесят? Да ты толком ли знаешь? Я вот за жизнь и собрала, - она потрясла узелком над головой, - три сотни. Это что ж? За всю-то мою жизнь на два кило картошек наработала?
- Цены бешеные. - Авдейка вздохнул вздохом мамы-Машеньки.
Старуху как подменили.
- Иди, иди, идол окаянный, - закричала она. - Бешеные! Сам ты бешеный. Ходють тут, людей в сумление вводють. Два кило! Я вот палку возьму да покажу тебе два кило.
Авдейка опрометью пустился от деревни, поглядывая, не догоняет ли ступа с помелом. Но ступы не было. Все же врут книжки.
За деревней Авдейка остановился, передохнул и стал думать, что делать дальше. За холмами, за далеко открытыми пространствами зелени стояло солнце. Оно опускалось за край земли, и тени росли навстречу Авдейке. Солнце закатилось, Авдейка не успел к нему. Синевой и дремой дышали сумерки, окутывал землю туман, дымясь над логом. Авдейка набрел на ручей, попил и отдохнул. Потом отыскал взглядом неверный огонек и побрел к нему, спотыкаясь о кочки. Огонек оказался костром, возле которого сидели старик и мальчик с кнутом. Протяжно ржали лошади.
- Отчего они так кричат? - спросил Авдейка.
Старик молча смотрел на него.
- Зарю провожают, - ответил мальчик с кнутом и улыбнулся.
- У нас тоже есть лошадь Французский Пакт. Но она не кричит.
Мальчик улыбался.
- Это твой дед? - спросил Авдейка.
- Дед.
- И у меня есть дед. А раньше был совсем старый дед, которого звали Авдеем. Он на лошадях ездил. Потом его на кол посадили.
- Поешь лучше, - сказал старик, выкатывая палкой из углей черные картошки.
- Я картошку не ем, - ответил Авдейка. - Я домой спешу, в Москву.
- Хочешь кнут подержать? - спросил мальчик. Кнут был тяжелый. Он стекал с короткого кнутовища и плетеным ручьем бежал по траве все дальше и дальше, туда, где спрятано солнце.
# # #
Авдейка проснулся, когда старик сажал его на лошадь.
- Тут до станции недалече, - сказал старик, садясь позади. - Не свались.
Во весь взгляд нависало небо, испещренное звездами, сквозь которые сочился свет. Безмолвная ночь текла серебром, бежали тени, спал под ватником мальчик с кнутом, лошади укрылись в дрему. И все живое попряталось на краю пропасти. Щербатой пропастью было подлинное, не ослепленное солнцем небо, и ни огонька не светилось на ее краю. Авдейка заглянул в глубь выжидающей тьмы, вскрикнул, обхватил теплую лошадиную шею и прижался к ней лицом.
- Новолуние, - сказал старик.
Ночь новолуния все дрожала в глазах Авдейки, когда небо уже заволокло дымным рассветом и ничто не напоминало земле о ее уязвимости. Грохотали эшелоны на железных путях, тяжелый мазутный дух висел над станционным зданием, и толпа с мешками, торбами и деревянными чемоданами теснилась вдоль рельсов. Люди стояли во весь перрон, как газетные знаки - законченно, плотно, молча. Но когда на облаке пара выплыл свистящий паровоз, толпа смешалась и, отбросив Авдейку, с воем облепила поезд. Авдейка метался между гроздьями людей, висевших на вагонных дверях, и наверняка не попал бы на поезд, не будь родственника графа Толстого. Могучей рукой он опустил окно, перегнулся и втащил Авдейку в вагон.
- Сидай, хлопец, - сказал родственник графа и расчистил Авдейке место на грязном полу между лавками. - Вот послободит, тады и гроши зроблять поидэ.
- Что? - спросил Авдейка.
- Деньги зашибать, - пояснил на ухо родственник графа, утрачивая малоросские интонации. - Басурман ты, что ли, слов не понимаешь?
- Я понял, - ответил Авдейка, вторично принятый за басурмана.
Он заснул, примостившись в ногах между мешком и плетеной корзиной. Зашибание денег он представлял игрой, похожей на расшибалку, и поэтому был удивлен, когца родственник графа, разбудив его, быстро повел по вагону через освободившийся проход.
В тамбуре родственник повел себя странно. Он вытащил из нагрудного кармана дамское зеркальце, заглядывая в него, вывернул веки, потом растерзал на груди гимнастерку, сунул в руки Авдейке фуражку и повел в следующий вагон. Там родственник прокашлялся и сказал: 'Дорогие братья и сестры!' Больше Авдейка ничего не понял из-за страшных завываний, сопровождавших его речь. Окончив, он двинул Авдейку вперед, цепко держа за плечо, и запел:
В имении Ясной Поляне
Жил граф Лев Николаич Толстой...
У Авдейки ноги подкосились от обрушившегося воя, но родственник поддал ему коленом и потащил впереди себя через мешки и вытянутые ноги. Другой рукой он больно сжимал Авдейкину шею, заставляя ее склоняться в разные стороны, откуда в фуражку сыпалась мелочь и мятые рубли. К концу вагона Авдейка освоился, понял, что от него требуется, и даже разобрал конец песни, из которой и узнал, что имеет дело с родственником графа. В следующем вагоне Авдейка познакомился с ним ближе. Родственник оказался внуком графа Толстого, но каким-то неудачным, незаконнорожденным. Внук сильно горевал по этому поводу, но дедушку любил и слушался. Дедушка у него был хороший и простой, хотя и граф. Он, совсем как Сопелки, не кушал ни рыбу, ни мясо и ходил босиком. Но у дедушки графа была плохая жена Софья Андреевна. Она ела рыбу и мясо. Босою она не ходила, щадила дворянскую честь, и это было так невыносимо, что внук зарыдал в голос.
Граждане разделяли чувства неудачного родственника, и монеты из их натруженных рук капали в фуражку, как слезы. Граф написал роман 'Анна Каренина', но та бросилась под поезд. Дети в вагоне беспокоились и вскрикивали. Авдейка спотыкался, '...и роман его 'Воскресение' читать невозможно без слез', - заявил родственник. Старушки понимающе кивали и развязывали белые платочки. 'Вот так разлагалось дворянство...'
Темные старческие руки крестили Авдейку, плачущего от наплыва чувств, и с крестьянской обстоятельностью складывали деньги в фуражку подкидыша.
- Слеза! - воскликнул фальшивый внук, когда вагон остался позади. - Слеза, говорю, была?
- Была, - ответил Авдейка, всхлипывая.
Родственник отвалился к стене тамбура и стал отпивать водку из початой бутылки, делая замеры большим пальцем.
- То-то. Слеза в нашем деле - главное, это ты усеки. Без слезы - дохлое дело, копейки не выжмешь.
Потом родственник вздохнул, по-лошадиному грустно, и с сожалением спрятал бутылку. Засунув палец в фуражку, он помешал деньги, как кашу, бумажные отобрал себе, а горсть мелочи отсыпал в ладонь Авдейке. Подумав, он артистическим движением забросил в фуражку рубль, а помедлив - другой.
- Мера, брат, - объяснил он. - Много лежит - граждане подумают: и без нас не пропадет. Мало лежит - подумают: не дают ему люди и мы не дадим. Вот теперь - в аккурат.
- Жулик ты, а не родственник, - неожиданно заявил Авдейка.
Фальшивый внук глубоко задумался.
Авдейка высунул кулак в выбитое дверное окно, выпустил деньги на волю и услышал:
- Добро переводишь.
- Поднимут, - ответил Авдейка, не оборачиваясь.
- Дивись! - Родственник задрал гимнастерку и показал грудь в розовых шрамах. - Нет, ты дивись на дела рук фашистских извергов.
- Вижу, - ответил Авдейка и снова отвернулся.
- Вот беда, не заработаешь на них ничего, - объяснил фальшивый внук. Больно много нашего брата в шрамах ходит, вот и приходится с глазами придуряться.
- У моего деда страшнее шрамы, а он на фронт идет.
- И берут? - неожиданно заинтересовался родственник, оправляя гимнастерку.
- Берут.
- Слушай, - зашептал фальшивый внук в спину Авдейки. - Может, у него знакомый какой есть? Врач знакомый, а? Ведь клеят же липу всякой сволочи, чтобы на фронт не идти. Так и наоборот же склеить можно, а? Шепни адресок, пацан. Деньги у меня есть - дом продам. Я его все равно пропью. Что я здесь? А там я человек. Красной Армии сержант, наводчик орудия. Может, успею, пока война не кончилась. А, пацан?
Он повернул Авдейку к себе, но тут же опустил руки.
- Эх, куда там...
Одно веко родственника разочарованно опустилось, а другое оставалось залихватски заломлено и обнажало потусторонний ужас голого, человеческого глаза.
Авдейка полез за пазуху и, взглянув в натруженные глаза, опустил в фуражку сторублевку дяди Коли-электрика.
- Возьми.
- Стыдно, - сказал родственник и взял. - Стыдно. Эх, жизнь наша, колеса. Вмазать бы куда, чтоб вдребезги...
Авдейка вернулся в вагон и примостился на чемодане у окна.
- Много ли собрал, сердешный? - спросила его чемоданная старуха.
Авдейка увидел на ней знакомый нос и на всякий случай не ответил. За окном поезда чередовались станции, плыли избы, крытые соломой, сломанные
