скрытой неприязнью.
Нет, это уже слишком. Если собственное отражение начинает тебя так разглядывать, значит, дело плохо. На корабле сумасшедших, наверное, действует какое-то биополе, попав в зону которого, сам становишься сумасшедшим.
Странно, что он думает обо всем без горечи. Странно, что сознание своего морального поражения доставляет ему какую-то особую тревожную радость. Словно лопнул внутри годами зревший нарыв, принеся болъ и чувство облегчения....
Интересно, как он будет вести себя, вернувшись домой? Снова заседания, президиумы, дружба со Столыпиным, который держится в секретариате только потому, что глупые его боятся, а умным не хочется тратить нервы впустую. Или...
Карагодский поплотней запахнул халат и настежь открыл оба иллюминатора. Острый запах соли и шалфея защекотал ноздри. Полная луна плыла над морем, покачиваясь в темном небе, как детский шарик, который пустил когда-то на первомайской демонстрации маленький мальчик, которого звали Веня... Веня... Шесть лет... Красная площадь. Неужто тот самый шарик? Вернулся?
В тени острова Карагодскому почудилось движение. Что-то сильно плеснуло и стихло. Наверное, Уисс.
Карагодский придвинул кресло к видеофону Всесоюзного нооцентра и набрал шифр. На экране загорелась надпись:
'Просим подождать'. Прошло пять минут - машинам пришлось покопаться в своей всеобъемлющей памяти. Наконец загорелись сигналы готовности, и Карагодский, пощелкивая переключателем, принялся просматривать материалы: крикливые газетные заметки, запальчивые журнальные статьи, схемы и описания опытов.
Всякие сомнения отпали: Кливу Бакстеру удалось зарегистрировать таинственное биоизлучение еще в 1966 году. Причем сделал он это предельно наглядно и просто. Бакстер взял схему грозоотметчика Попова - прапрадедушку современных радиоаппаратов. Только вместо стеклянной трубки со стальными опилками - когерера - он поставил 'живой детектор',- цветок филодендрона. Прибор Попова отмечал разряд молнии на расстоянии в несколько сотен верст. 'Живые детекторы' Клива Бакстера чувствовали мысленные угрозы человека-'излучателя' за триста миль, причем все известные способы экранирования от электромагнитных полей {с помощью фарадеевского экрана и металлических контейнеров) не мешали растениям фиксировать сигнал.
Но Клив Бакстер был директором исследовательского комитета Академии криминалистических наук и, ко всему прочему, истинным американцем. Он попытался сделать из своего аппарата что-то вроде 'растения- следователя', реагирующего на 'волны преступности', исходящие от обвиняемого. Затея с треском провалилась, а газетная шумиха облепила суть дела таким ворохом безграмотных нелепостей, что найти в очередной сенсации рациональное зерно было невозможно. Да и сам Бакстер вряд ли понимал до конца все значение своих необычных экспериментов - его интересовала практическая сторона, он был отличным криминалистом, но не больше...
Короче говоря, как часто бывает, большое открытие прошло по разряду ежедневных 'газетных уток' и было благополучно и крепко забыто.
И только Пан... Откуда у него это сверхъестественное чутье? Это прямо-таки патологическая способность находить в обычном никем не замеченные странности, сопоставлять явления, на первый взгляд, совершенно несопоставимые?
Ну, например, какое отношение может имет остров Крит и Киклады к дельфинам? Изображения на фресках? Но что могут доказать фрески кроме того, что в Эгейском море три тысячи лет назад, как и сейчас, жили эти симпатичные существа?
Тем не менее Карагодский снова включил экран и набрал новый шифр: 'Крито-микенская культура, кикладская ветвь - полностью'. Он рассеянно просмотрел по-немецки педантичные и подробные отчеты первооткрывателей 'Эгейского чуда' - археологов Шлимана и Д|йрфельда, улыбнулся выс пренным описаниям англичанина Эййнса, без сожаления пропустил историю величия и падения многочисленных царств Крита, Микен-Тринфа и Трои-хронологию войн и грабежей, строительства и разрушения, захватов и поражений, восстановленную более поздними экспедициями.
Он замедлил торопливый ритм просмотра, когда на экране появился Большой дворец в Кноссе. Объемный макет возродил изумительный архитектурный ансамбль таким, каким был добрых четыре тысячи лет назад. Огромные парадные залы с деревянными ярко раскрашенными колоннами, заметно сужающимися книзу; гулкие жилые покои, тускло освещенные через световые дворы; бесчисленные кладовые с рядами яйцевидных-глиняных пифосов; замшелые бока двухметровых водопроводных труб; бани с бассейнами, выложенными белыми фаянсовыми плиткййй, - и десятки, сотни- зыбких висячих галерей, тайнственных caдов, переходов, коридоров, тупиков и ловушек, прикрытыхкаменными блоками, поворачивающимися вокруг оси под ногoй неосторожного. И всюду-фрески, выполненные чистыми Яркими минеральными красками на стенах, сложенных из кaмня-сырца с деревянными переплетами: динамичные картин акробатических игр с быком, праздничные толпы, cцены охоты, изображения зверей и растений...
Карагодскому подумалось, что современные художники не так далеко ушли отсвоих безымянных древних коллег. Взять хотя бы вот эту фигуру смуглого юношис корзиной в оранжево-желтом сиянии цветов шафрана: любой импрессионист мог бы только позавидовать безыскусной свободе композиции, изящной и зыбкой манере письма, где линия безраздельно подчинена красочному пятну... Или вот эта рыба...
Карагодский остановил изображение. Необычная фреска что-то ему напоминала. Полосатая рыба - судя по всему, это был морской карась - была нарисована на штукатурке сразу в шести проекциях одновременно: этакое сверхмодернистское чудище с четырьмя хвостами между глаз. Как на картине Сальвадора Дали или... Или на экране в центральной операторской, когда Пан рассказывал о том, как видит предметы дельфин...
Господи, что за чушь лезет в голову! Как могло увиденное дельфином попасть на фреску, написанную человеком?!
А если пента-волна?
Биосвязь между человеком и дельфином за две тысячи лет дo нашей эры? Нет, сумасшествие заразительно...
Карагодский теперь не обращал внимания на живописные достоинства критских росписей. Переключатель замирал лишь тогда, когда на экране появлялись дельфины или морские животные.
А таких изображений было много - на фресках, на вазах, на бронзовом оружии и на домашней утвари. И тем более странным казалось то, что все это множество рисунков повторяло в разных сочетаниях и поодиночке одни и те же живописные темы: рубиново-красная морская звезда с пятью лучами; фиолетовый кальмар с веером разноцветных черточек вокруг тела (свечение?); серо-зеленый мрачный осьминог, раскинувший щупальца-; дельфин, изогнувшийся в прыжке, и женщина в позе покорной просьбы: правая рука протянута к дельфину, левая прижата к груди.
Золотой стилизованный дельфид мелькал на дорогих кинжалах без рукоятки, с четырьмя оерстиями для пальцев такие кинжалы островитяне одевал' на руку, как кастет. Силуэт дельфина был вырезан на инкрустированной большими сапфирами царской печати Кносса, ва женских браслетах и на мужских перстнях. Мраморная скульптурная композиция, найденная на Кикладах, варьировала уже знакомую сцену: женщина в одежде жрицы и дельфин, могучим изгибом полуобнявший ее колени.
Но больше всего Карагодского заинтересовала 'кикладская библиотека'-несколько десяткoв белых фаянсовых плиток, испещренных черными линиями пиктограмм. Письмена-рисунки иногда еще хранили сходство с предметами и существами, о которых рассказывали: в неровных черточках угадывалась все та же морская звезда, все тот же кальмар, грозный осьминог и летящий дельфин. Фигурки людей в разных позах, видимо, повествовали о каких-то действиях и событиях. Но большинство рисунков не имело никакого сходства с реальными предметами - это были уже условные знаки, иероглифы, значение которых угадать невозможно.
Карагодский нажал клавишу 'перевод' и получил лаконичный ответ: 'Письменность не расшифрована'.
Ему вдруг отчаянно захотелось закурить - впервые за двадцать лет строгого воздержания. Короткая фраза звучала прямо-таки кощунственно. Где-то в Глубоком космосе летели сверхсветовые земные корабли,
