— Нет, но… Вы были очень бледны.
— Ну, ладно, ладно. Садись. Расскажи мне что-нибудь.
Джой села на свое любимое место — в большое надувное кресло недалеко от стола доктора. Она забралась в него с ногами, в уютное, мягкое, от которого пахло детством. Сколько раз она сидела здесь, в полумраке готического кабинета, и смотрела на суматошную фигуру в белом халате. Она знала уже тогда: чтобы достать интересную книжку с картинками с самой верхней полки стеллажа, достаточно нажать на белую полоску, ползущую снизу вверх по ребру стойки — стеллаж уйдет вниз, остановившись именно там, где нужно.
Но когда Солсбери работал, его почему-то не устраивала автоматика. В кабинете появилась нелепая и неустойчивая стремянка. Солсбери колдовал за своим столом, а Джой ждала. Это был настоящий праздник, когда дядя Чарли, ошалело выскочив из-за стола, с невероятной ловкостью забирался на самый верх своей стремянки. Он взлетал, как большая взъерошенная летучая мышь, которых она любила ловить вместе со своими товарищами вечерами в пещерах над океаном.
Только у дяди Чарли были белые крылья — полы халата.
Когда Джой была уже взрослой, она спросила у доктора Солсбери, почему он пользуется своим опасным приспособлением вместо того, чтобы использовать нехитрую механизацию стеллажа. Она была тогда студенткой университета, без пяти минут биолог, исправно посещала все заседания клуба 'Новое в новом', и была яростной противницей всего устарелого.
И она так и не поняла, что хотел сказать смутившийся доктор:
— Ты знаешь, Джой, эта машина работает слишком медленно… Не хватает терпения…
Она поняла это только тогда, когда писала первую самостоятельную работу: что-то не клеилось, она злилась, ей немедленно, позарез нужен был справочник по радиоактивным мутациям, все внутри кипело, а эти треклятые полки ползли вниз с тупым равнодушием, и Джой сама не заметила, как взлетела по шаткой стремянке на опасную высоту, чтобы опередить этот невыносимый скрип…
— Что же ты молчишь, Джой?
Джой откинулась затылком на спинку, и кресло приняло ее голову, как большая мягкая ладонь.
— Не знаю… Звонил Рэчел и сказал, что нам осталось четыре часа на раздумья.
— Четыре часа?
— Да. Почему именно четыре — не знаю. Рэчел сказал, что это слова мистера Дуайта. И улыбнулся так, словно его щекочут под мышками.
— Непонятно… Неужели Тэдди вернулся? Ведь идут всего третьи сутки. По моим расчетам, они сейчас только подлетают к Юпитеру…
— Нет, дядя Чарли. Тэдди еще не вернулся… У них нет СД, я уверена. Но что-то случилось. Потому что Рэчел говорил о каких-то непредвиденных обстоятельствах.
— Какие могут быть еще обстоятельства?
— Рэчел сказал буквально так: 'Мистер Дуайт глубоко сожалеет, но непредвиденные обстоятельства вынуждают его потребовать вашего окончательного решения немедленно. Срок — четыре часа. Я жду звонка'.
— Остановись, мгновенье!..
— Что вы сказали?
— Ничего, Джой, это я так.
Солсбери уперся в лежащий на столе фолиант ладонями и пытливо вгляделся в лицо женщины.
— Ну и что ты собираешься ответить Дуайту, Джой?
— Я? Сто тысяч раз 'нет'. Люди живут не затем, чтобы сдаваться.
— Не затем, чтобы сдаваться… Ты права, девочка. Вся беда только в том, что тебя никто ни о чем не спросит.
— Почему?
— Я, кажется, знаю, почему именно четыре часа дал нам Дуайт. Вернее, я вижу… Необузданные фантазии параноиков удивительно однообразны и примитивны.
— Я не понимаю, дядя Чарли… Ой!
В кабинете погас свет. Все реальные предметы мгновенно канули в темноту, и среди растерянности и испуга возникло то острое чувство, которое бывает у человека, сидящего в чернильной тропической ночи у кромки океанского прибоя, а красное лезвие месяца угрожающе медленно выдвигается из пучины…
Джой поняла причину нарастающего тревожного свечения: в темном кабинете разгоралось оживленное неведомой силой люминесцентное панно.
Словно в бредовом сне, сдвинулись раскаленные цветные плитки мозаики, и мгновенно изменилась ее суть. Фауст на мозаике поник и сжался, засветился бледно-серым. Как трагедийная маска античного театра, страхом и мольбой исказилось его лицо. Фигура Мефистофеля наливалась багровыми, рубиновыми, алыми, малиновыми тонами — вплоть до засасывающей, топкой глубины крапп-лака, — и оттенки красного побеждали другие цвета.
Было страшно, когда стилизованное, поделенное на плоскости, лицо Мефистофеля дернулось, как деталь механизма, давно не бывшего в употреблении, и со стеклянным звоном заострилось в издевательской улыбке. Он поднял руку и указал негнущимся пальцем на цифру '4', проступившую в ощутимой объемности фаустовой кельи.
Мозаика замерла, и вспыхнул свет.
— Представление окончено, — скорбно усмехнувшись, констатировал Солсбери. Он потер уставшие от напряжения глаза.
Джой перевела дух.
— Дядя Чарли… Что это такое?
— Видишь, девочка, это почти сказка, которая, как все сказки, начинается со слов 'Жил да был…' Так вот: жил да был злой человек, одуревший от своих миллиардов, плохо ему было — не спал он и не ел, все думал, куда свои миллиарды деть. Все ему наскучило, даже игра в крестики-нолики, потому что она напоминала ему скучную игру 'президент-преступник'. И вот однажды на беду всем он прочитал 'Тысячу и одну ночь'. Завидно ему стало. Задумал он сказочных султанов и злодеев переплюнуть. Взял и построил Биоцентр, который должен был затмить все чудеса Шехеразады… И, по-моему, затмил.
— Вы говорите о Смите-старшем?
— О ком же еще, Джой, — устало выговорил Солсбери. — Мистер Дуайт только повторяет своего не в меру одаренного папашу. 'Придет час, если кто-то захочет остановить часы, движущие мир моей волей, и мертвый камень снова превратится в мертвый, и мертвый Фауст снова будет мертвым, а Мефистофель улыбнется — и это будет час смерти для тех, кто виновен'…
— Ничего не понимаю…
— Я тоже ничего не понимал, потому что за этой фразой стояло: 'См. сноску…' А дальше номер тома и страница из архивов научных трудов дипломированных 'мессий', которые работали на этой бактериологической фабрике. Я человек дотошный и нашел эту сноску. Там было описание весьма оригинальной культуры бактерий, которая после активизации убивает все в течение девятнадцати секунд, а через три минуты после этого превращается в безобидную бациллу коклюша. В результате автономной мутации. Время активизации культуры — четыре часа…
— И вы знали…
— Нет, дорогая. Я ничего не знал. Я не придавал этому значения, потому что никогда не думал, что могу стать кому-то поперек дороги. Просто пару минут назад я смотрел на мозаику, и совершенно неожиданно мне пришла в голову мысль… Что абракадабра Смита-старшего не только бред литературный… Бывает такое. Озарение.
— Значит, вся эта мульткомедия…
— Если разобраться, все довольно просто. Элементарная система ликвидации. Кто-то нажимает кнопку, культура бактерий впрыскивается в зону 'Т', убивает все живое, и никаких следов. Потому что бациллы коклюша… Кто на них обратит внимание? Все шито-крыто, как говорят.
— Вы думаете, что система ликвидации запущена?
— Да, кто-то нажал кнопку. Может быть, тот же Рэчел. Ну, а теперь…
Солсбери встал из-за стола упруго и молодо, и у Джой мелькнула мысль, что с доктором что-то вроде
