— Я не знаю, отец. Все произошло так стремительно… Дядя Чарли поднял ружье, но не выстрелил…
— Почему? Почему он не выстрелил?
— Разве он ответит теперь? Я могу только догадываться. Солсбери без конца твердил, что магнитная черепаха в его виварии — последний экземпляр венерианской фауны.
— Ты думаешь, что из-за этой гадины…
— Не знаю. Я очнулась уже в бункере.
— А Синий Дым?
Джой катала из хлебных крошек шарики — один, три, пять, десять — и складывала их вокруг кружки дядюшки Клауса.
— Синий Дым восстанавливает тело по чертежам, заложенным в организме. Но ему нужен строительный материал. После магнитной черепахи в том, что было доктором Солсбери, не осталось ни одной молекулы железа…
За розовыми стеклами громко загудело. Клаус отставил кружку, сломав ограждение Джой.
— Это Дик. Он сдержал слово… Не волнуй Тэдди. Ему и так досталось. Ты его любишь, дочка?
— Да, папа.
— Хорошо. Врачи говорят, что ему осталось лежать не больше месяца, а потом… Ты правда любишь его, Джой?
— Да, папа.
— Ты отвечаешь, как Лили… Впрочем, долой старое, пусть будет новое… Однако Дик ждет тебя.
Они вышли в это розовое утро, в это теплое молоко тумана, когда земля, еще не привыкшая к металлу и пластику, дарит людям свою свежесть — и даже разрисованный 'Ягуар' Дика, омытый росой, выглядел сейчас почти прилично и Дик сказал:
— Прошу, мисс Джой. Эдвард Стоун очень хочет вас видеть.
Дядюшка Клаус остался один. Он что-то бормотал, возвратясь за стойку, и плечи его колыхались, как крылья подбитой птицы.
Потом он подошел к диораме.
Он долго возился с проводами, а когда кончил, на зеленом шарике Земли загорелся красный огонек.
— Это — по тебе, Чарли. Ты тоже был астронавтом.
Двойное зеркало
сыну Юлию
1. Второе такcи
Будильник пропел вовремя, и Нина отчетливо слышала его голос, но когда она наконец нашла в себе силы открыть глаза, за окном уже стояла сиреневая бледность, а светящиеся часы на потолке показывали без пятнадцати четыре.
Номер гостиницы бережно хранил всю сумятицу вчерашнего заселения: два огромных чемодана парили над полом прямо посреди комнаты — конечно, она забыла выключить антигравы! — этюдник примостился в кресле, а тарелки так и остались после ужина неубранными.
Юрка спал, свернувшись калачиком, и из-под большого пледа торчал только сладко посапывающий нос.
'Пусть спит', — решила Нина и, стараясь не шуметь, начала торопливо собираться. Она поймала самый большой чемодан, который неуклюже пытался увернуться, и щелкнула застежкой антиграва. Чемодан, обретя вес — а в нем было не меньше центнера — плюхнулся на пол так, что тарелки на столе звякнули.
Юрка сразу проснулся.
— Уже утро, мам?
— Утро, Юрочка, утро. Вставай.
В чемодане все было не так, как она укладывала перед полетом. Нужные вещи куда-то исчезли, а под руки лезла разная дребедень. Скоро все содержимое оказалось на полу, и только тогда Нина вспомнила, что Юркина амуниция — в другом чемодане.
А часы насмешливо зажигали все новые и новые цифры.
Об аккуратности нечего было и думать. Выложив самое необходимое, Нина кое-как затолкала в отделения остальное и закрыла замки. Чемоданы весело подпрыгнули и закачались над полом.
— Сынок, ты меня не будешь провожать. Я опаздываю.
Юрка сидел на кровати и таращил сонные глаза, пытаясь вспомнить, куда он поставил ботинки. Слова матери не сразу дошли до него, и он переспросил:
— Мы опаздываем?
— Да, Юрочка, я поеду в порт одна. Будь умницей. Папа прилетит завтра утром. Кушай хорошо. Гуляй только около гостиницы, никуда сам не езди. Не балуйся с автоматами.
Наставлений было много, а времени не оставалось, поэтому Нина чмокнула сына в щеку, стараясь не замечать, как закипают в его глазах слезы обиды.
— Это… Это нечестно, мам. Ты же обещала.
— Я опаздываю, милый. Ты же большой мальчик. Ну не надо. Прости свою маму. До свидания. Я скоро вернусь. Что тебе привезти?
Юрка мгновенно оценил ситуацию и примирительно пробурчал:
— Дельфиненка. Живого. Я научу его говорить.
Спорить было бесполезно, и Нина только махнула рукой.
На часах было ровно четыре.
Такси летело по Курортному проспекту так, что сосало под ложечкой, а цветы магнолий вспыхивали в темной зелени неожиданными выстрелами.
Нина, выдвинув из переднего сидения столик и зеркало, наскоро причесывалась. В зеркало была видна бледно-желтая лента дороги, стремительно несущаяся назад, плотная самшитовая изгородь по обе стороны, а за нею темные шпалеры островерхих кипарисов. Дорога в этот час была пустынна, за зеленью не видно было домов и казалось, что машина летит не по центру огромного курортного города, а по дикому субтропическому лесу, который каким-то чудом пересекла широкая пластиковая тропа.
За деревьями блеснул шпиль морского вокзала. Нина критически оглядела себя, поправила прядь и, уже убирая зеркало, заметила сзади еще одно такси, идущее на такой же сумасшедшей скорости.
Описав лихой полукруг по площади, машина вклинилась в плотное каре электромобилей, выстроившихся у причала. Второе такси остановилось неподалеку.
Причалом владела шумная толпа.
Сочи в эти месяцы напоминает сказочные города Александра Грина. Когда-то, в середине двадцатого века, это удивительное место чуть не превратили в гигантскую оранжерею. Обсуждали даже проект огромного пластикового колпака, который предохранил бы чуткие субтропики от погодных причуд соседнего умеренного пояса. Уже вздыбились над поникшими кипарисами прямоугольные хребты высотных гостиниц, уже выстроились пальмы в унылый солдатский строй вдоль однообразных раскаленных улиц, вокруг сиротливых, постриженных и побритых скверов…
К счастью, победили противники 'околпачивания'. Вспучились под яростным напором трав
