огребщиков, и - по технологии же - надо не только ствол раскопать до комля (и чтоб в яме вальщику было вольготно), но и дорожки от дерева к дереву. Сто берез за день - как раз на норму получается. Ну, хоть тут-то никаких рупь на рупь, сразу отлегло у меня. Правда, норму - кровь из зубов, три дня невыполнения - бригада ночует на киче. Ничего! Бутерброд с маргашкой в обед, чифирок - и наш малахольный тандем - питерский гуманитарий и дистрофик из Кизела - творил чудеса. В конце дня еще и сучкорубам помогали. Зато и смешно мне теперь слышать, будто пирамиды - дело внеземных цивилизаций. После березы этой треклятой - знаю твердо: гордо он там звучит или нет - но человек способен на всё.
Вечером приходит Гарик Златоустов, приемщик, замеряет нашу кубатуру в штабеле уже. Ждем, как приговора: ну?
- Шевельнули сегодня, мужики: шестьдесят пять! (норма - шестьдесят два).
Ура! Жаль, Родина не знает имен героев, не красоваться моему бюсту на проспекте Луначарского! А обидно, ей-богу: почитываем же газету 'Лесная промышленность'.
'Вальщик Овечкин награжден орденом 'Знак Почета' - в течение года его бригада заготавливала восемьдесят кубометров ежедневно' - только подтереться таким вальщиком. На хвое у нас половина бригад за сто шевелят (перехвалил я славян в прошлый раз, каюсь).
Через неделю - уже весь в матерых мозолях, ремень на последней дырочке, и вдруг
- мне Гарик в машине:
- Ленька! Пойдешь приемщиком?
- А ты?
- Меня мастером технорук хочет, только, сказал, замену себе обучи. Давай - работа непыльная, сто двадцать в месяц - больше, чем мужики на березе получат.
Это все да (кроме 'непыльная' - площадка под штабель расквашена гусеницами, самое грязное место в лесу), но - как-то совестно. Еще есть во мне интеллигентская слабость к пролетариату. Чувство вины. Желание слиться. Мазохизм как высшая и последняя стадия народолюбства. Безнадежно, сознаю. Все равно - чужак для них, белая косточка. Классовое чутье называется, по-научному. Может, оттого и усердствую: дескать, убедитесь - могу я как все, примите в гегемоны!..
И вот - Гарик-искуситель. Ему хорошо, у него нормальное отвращение к пахоте выходца из низов. И никто не упрекнет: нет на нем каинова клейма высшего образования.
- Так что, надумал?
- Попробуем, ладно, - выдавливаю комплекс, а втайне надежда: не утвердит технорук. Утвердил. Хехекнул только: 'Ну, Ленчик этот, видно, нигде работать не будет. Пусть хоть лес принимает, хрен с ним'.
Говорил же: окладник я! Такая судьба.
XIX
Зэковская душа - благодатная почва для фатализма, хотя срок сам по себе - факт совсем не коренной. Можно всю жизнь просидеть в одиночке (а ведь мы и сидим - только не все признаемся) - и не почуять дыхания фатума. Нет, убеждает другое:
вот эти сотни - и тысячи, десятки тысяч - тружеников пенитенциарной системы.
Тюремные цирики, зоновская администрация, чины из управлений... Чтобы нормальный пацан рос себе, рос, гонял собак, в носу ковырял - потом вдруг решил: пойду в тюремщики, стану ментом поганым, - не верю я в это. Ясно, стало быть, что такая их доля, на роду написано. Их беда, не вина. И не к тому я клоню, что они не нужны - может быть, даже палачи нужны, не будем решать с маху. Но недаром палачу маска полагалась: дескать, машина рубит, человеческий лик тут не при чем. А эти
- без масок - и ничего! Румяны, довольны собой. А это уже вина: им не стыдно!
Ну, не надо голову пеплом посыпать, землю грызть - но хоть ужимкой какой показать: да, сознаю, профессия моя не того... не благоухает, так скажем.
Сколько я ни вглядывался - с надеждой, добросовестно - бесполезно. Жовиальны, упитаны. Плодятся интенсивно. Вон у Канюки - шестой уже отпрыск. ('Футбольную команду хочу', - благодушествует.) Гарик мне:
- Леня! Ведь у Канючихи - еще с прошлых родов лобок лысый! И опять! Что ж он творит!
Да это прекрасно, размножение я приветствую. Хотелось бы, конечно, подкузьмить - мол, половина там зэковских - но не могу: не имею сведений стопроцентных. Но вот канючатам - им же придется с малолетства приноравливаться: папа - тюремщик. В порядке вещей, то есть, что один человек другого в клетке держит, под полным своим произволом. А это ребенку никак. Тут или папа чем-то не тем занимается (невозможно!), или зэки - не люди. А они освобождаются. И некоторые - в Серебрянке остаются. Получается, человек - что-то вроде фофана: можно скинуть, можно надеть. (По совести говоря, мы и все так воспитаны.) Но не будем о грустном, я отвлекся, а хотел - о судьбе. Возьмем фамилии. Хорошо, если ты Иванов. А вдруг - Баранов? Не бывать академиком, однозначно. В лучшем случае - генералом. Или с моей - куда уж на эпопею замахиваться... Опять же Гарик. Никаких там спецкурсов, но трепло - высшей пробы. Круче Горбачева. Травит
- с утра до вечера и в бараке еще с полночи - рядом спим. Миллион историй - не заткнешь. Когда успел? Лет на десять он постарше, так и засижено у него вдвое больше - но я, слушая, младенцем себя чувствую.
Пусть, кстати, расскажет - любую на выбор, а я разомнусь пока. Пора уже - сорок страниц без перекура. Разогнался - скоро конец срока, а о главном и не начинал.
Притормозим.
'Зарекался я, Леня, в поездах играть, но - молодой, кровь бурлит, ребята на вид лоховатые - короче, расписали пульку. Как раз от Москвы до Краснодара - почистили меня, обшкурили, как белочку. Тонну выгрузили - я и ойкнуть не успел.
А лето, у меня ж планы были: здоровый образ жизни, море, бляди, ркацители. Ну, выхожу, жарища, пива попил на вокзале - идти не к кому, потому что не с чем. И перспектива до сентября - только бутылки собирать. Переслюнил свою книжку телефонную - есть солидные номера, но не умею в долг жить, чесаться начинаю.
Даже к врачам ходил. И тут случай выручил: смотрю - мне азиат какой-то маякует.
Пригляделся - вспомнил: знакомый кореец, Ли фамилия. У них в Корее две фамилии:
Ким и Ли. Этот - Ли, значит. Из второй половины. Они тут арендуют землю у совхоза, хорошо живут, свой хутор. Собаку, кстати, первый раз я у него попробовал.
- Что, Гарик, дела? Почему не на море?
У меня с ним бизнеса нет - можно в жилетку поплакать. Рассказал, он посмеялся.
- А ты чего здесь?
- Тоже трудности, Гарик.
Оказалось, у него с урожаем завал. Некому собирать. Что-то в этом году не сцепилось, не подмазал, или щемануть его решили - не дают людей. А счет на дни идет - чуть не плачет мужик. А когда кореец плачет - невозможно стерпеть. Это как ребенок. Говорить не могу, сам рыдаю, рисую ему на листочке: 1:25. Он мне всю книжку закапал, пока переправлял: 1:15. Сошлись на двадцатке за работника, но стольник я авансом взял.
- А что за контингент, Гарик? Бичей-то я и сам наберу.
Понтуется, ясно, - сгниет все, пока столько бичей найдет. Но говорю:
- Нет, хануриков не подпустим к урожаю. Одни комсомольцы будут, сами как огурчики.
Ну все, заметано. Если что, говорю, стольник верну через неделю. А у меня знакомый по префу - директор техникума. Как раз базарили с ним недавно. У них обязалово - студентов летом припахать. Трудовой семестр, смычка с селом, стирание граней. И каждый год - головная боль: распихать всех. И с жильем, с кормежкой заморочки - родители потом возбухают. А у Ли для сезонников - барак с разгородкой, а хаванину жена с дочками стряпают. Нет, не собачину, что ты. Это у них деликатес, для себя откармливают. Ну, мчусь к директору этому. Оказалось, я для него - как голубь с ветвью в зубах. Как раз сессия заканчивается, а две группы еще не пристроены.
- Только, Гарик, транспорт пусть совхоз организует.
- Конечно, - говорю, - львовский автобус, а как же! - не сказал ведь ему, что к корейцу едут, я как бы от совхоза шустрю. Пусть начнут работать - там уже утрясется.
Львовский автобус - это у меня в автопарке кореш начальствует, мы с ним давно в хороших. Простой мужик, но любит шампанское, извращенец. Мчусь домой, две бутылочки из загашника - и к нему. Он увидел
