Мне и так хорошо.
– Ну и мне хорошо.
– Врешь!
– Почему вру?
– Потому что врешь. Думаешь, я не вижу? У Яшки глаз дай боже. Женись, не пожалеешь. Она и варить, и стирать…
Окончить ему не удалось. Заснувший Муня вдруг с грохотом свалился со стула. Лежа на полу, испуганно моргал глазами. Яшка ловко его подхватил и уложил на кровать.
– Бывает. Спи, Муня. Мы Бэлочке ничего не расскажем.
Муня свернулся комочком и, подложив по-детски руки под щеку, моментально заснул.
Вошла Валя. На ней было синее, с какими-то складками на груди и белым воротничком платье. Оно ей не шло, было узко в груди, и по всему видно было, что она чувствует себя в нем неловко.
Яшка с Николаем, привыкшие видеть ее всегда в гимнастерке или лыжной курточке, тоже слегка опешили.
– Вот это да! – Яшка даже сощурился, будто не мог выдержать такого ослепительного зрелища.
Потом он повторил все то, что говорил Николаю, о роли шоферов на войне, и начал было рассказывать какой-то фронтовой эпизод, в котором шофер спас чуть ли не целую дивизию, но в середине рассказа вдруг спохватился, сказал, что ему куда-то еще надо, и, выходя, весьма выразительно подмигнул Николаю.
После Яшкиного ухода несколько минут молчали. Валя старательно смывала какое-то пятно на клеенке.
Первым заговорил Николай:
– Ну так как же? Сменила наконец гнев на милость?
Валя, до сих пор делавшая вид, что разговаривает главным образом с Яшкой, подняла голову.
– Просто интересуюсь, чем у тебя комиссия кончилась.
– И только?
– И только.
– И в институт за тобой по-прежнему не заходить?
– Там видно будет. – Она чуть-чуть, краешком губ, улыбнулась и посмотрела на Николая. – Ты был на комиссии?
– Был. – Николай указал на пустую бутылку. – Потому и пьем.
– Что сказали?
– Нафталин есть?
– Какой нафталин?
– Погоны посыпать – и в комод. Понятно? – Николай встал и прошелся по комнате. – Нет больше капитана Митясова. Есть гражданин Митясов Н.И. – Он искусственно рассмеялся. – Отвоевался, голубчик. Разведчик в отставке. Квартирант на продавленном диване.
Валя помолчала, потом сказала:
– Ну что ж, я очень рада.
– Чему?
– Тому, что нет больше капитана Митясова.
– Ты это серьезно?
– Абсолютно.
Николай остановился.
– Чепуха! Ты говоришь чепуху. – Он даже покраснел. – Понимаешь, чепуху!
Валя ничего не ответила. Николай прошелся по комнате, постоял над плакатом, который Муне так и не суждено было сегодня докончить, – солдат с открытым ртом указывал на что-то еще не нарисованное, – потом зло, раздраженно заговорил опять о трех годах войны, о Берлине, о своем первом ранении, о том, что теперь он никому не нужен. Валя слушала молча, с таким видом, с каким слушают давно известные вещи. Николай сел рядом с ней на кровать.
– Ну, чего ты молчишь?
– А о чем мне говорить? Я уже сказала. И Муня вот спит. Мы его разбудим.
– Ну и черт с ним, с Муней! Ему завтра работу сдавать. Нечего ему спать. Вставай, Муня!
Николай повернулся на кровати и хлопнул Муню между лопаток. Муня даже не шелохнулся, только почмокал губами. Валя поднялась. Николай схватил ее за руку.
– Куда?
Валя спокойно высвободила руку.
– Чай ставить. Скоро мама придет.
