Зелёный холм

Немчинов ГеннадийЗелёный холм

Геннадий Немчинов

ЗЕЛЕНЫЙ ХОЛМ

Долгое время, из-за всякой летней усадебной, отчасти и домашней суеты, я никуда не ходил, не ездил за пределы поселка. Xотя, конечно, ощущал вечное чудо того, что вокруг - без этого не жил и дня: реки в их прихотливом, вольном движе-нии, зеленые берега, кружение полевых дорог, малые и побольше деревни, еще, слава Богу, уцелевшие сосновые рощи, каких я нигде и никогда не видел, в избранном природой разбросе по самым живописным, возвышенным местам.

А вчерашним днем потребовалось обязательно переговорить с человеком, живущим даже не на окраине, а уже за окраинной чертой поселка. Сел на велосипед и поехал уже под вечер, но в резком солнце; со всех сторон залегли тяжелые низкие облака, излишество этого знойного солнца не успело вырваться в заоблачье, и свет, прижатый к земле, давал такую резкость, что больно было смотреть.

Ехал не быстро; давно уже отучил себя от слишком скорой езды, в которую тебя часто так затягивает дорога: гораздо лучше, спокойно отдавшись движению, несуетно о чем-то подумать, впитать все вокруг, не нарушая внутреннего равновесия, соизмеряя энергию движения и восприятия, да и просто вольнее дышать, ощущать себя. А когда летишь - слышишь только свои мускулы и чувствуешь нарастающую, кратковременную радость победителя расстояний. Юность - да; затем это уже и не нужно. Впрочем, это лишь мое.

Постепенно разворачивая дорогу, входя в ритм и овладевая дорожной мыслью, я понял свою ошибку: без погружения в эту закраинную, полную вольного смысла жизнь долго нельзя. Быстро появляется, совершенно сначала не ощутимая тобой, внутренняя плесень, от статичности твоего быта которая может стать и неосознаваемой.

Между тем пролетело болышое поле слева, где в высоких травах брели, то сгибаясь, то выпрямляясь, две девушки, искавшие, наверное, цветы для собственной маленькой радости; окаймлено это поле было редким сосняком, сквозь который разноцветно дымясь, вольно ходил вечерниий воздух. А дальше стояла плотная и неувядаемо молодая березовая роща: она почти не изменилась за тридцать пять лет, когда я впервые стал приходить в нее в предночную пору конца мая слушать соловьев. Как гулко, раскатисто, с постепенным сладостным замираньем, пели они, тревожа, надрывая сердце неопределенными желаньями и уводя его от этого вечера туда, где душа собиралась бытовать долго и счастливо: в будущее. Всегда нам мало настоящего! И лишь в очень зрелые года вдруг осозна-ешь: да вот эта самая минута, с ее обыкновенным здоровым самоощущением, когда ты еще полон сил и воли к жизни, и веришь, что еще и сделаешь что-то, и узнаешь, поймешь, встретишь... - кого-то, что-то, - не лучшее ли, что тебе дано судь- бой?..

С каждым поворотом дороги все отчетливее слышал в себе нарастающую бодрость: без всякого излишнего взрыва эмоций. И понимал, что именно вот такой вечерней дороги мне и не хватало все эти недели. А глаза уже перестали щуриться, и смотреть стало - одна отрада, а небо задышало над головой свободно, высоко. Вскинул голову: никаких тяжелых облаков! Занятый своим, не сразу и заметил эту перемену, - или, вернее, переход, в плавной неостановимости, - из одного состояния в другое небесной стихии: пропитанный свежей влажностью воздух, хлынувший сверху, заполнил все обозримое пространство. Это было одновременно и чисто физическое ощущение, и как бы даже новое состояние духа: все в тебе откликалось на эти перемены собственными, спешащими соответствовать внешним, усилиями - тоже что-то обновить, освежить...

Дорога свернула к деревне, и сначала я увидел ее такой, какой была она сразу после школы, одновременно смотря на нее нынешнюю. Два велосипеда подьезжали к ней, - один, который вез меня нынешнего, второй - юношу, только что закончившего школу и отправившегося вместе со сверстницей в вечернюю вольную прогулку. Тот, что вез меня сейчас, свернул правее, оставляя деревню в стороне и спускаясь в долинку, - а тот, давно исчезнувший и лишь сверкнувший золотыми буквами 'зис' в моей памяти, въехал в деревню. За ним, на голубень-ком, пониже и покороче, без рамы, такие тогда называли 'дамскими', впрочем, возможно, они существуют и сейчас, - ехала девочка, черноволосая и скромно-тихая, в своем летнем платье, послушно повторявшая все зигзаги и повороты золо-тисто-черного 'зиса'. Тогдашняя деревня была заполнена парным воздухом теплого вечера. В ней была та многоголосица, в когорой легко различить само время: как ни странно, деревни первого послевоенного десятилетия, несмотря на гибельность войны, были полны людей и скотины, жизнь отличалась звонкой, казалось, набиравшей силу, многокрасочностью. '3ис', минуя деревенскую улицу, чуть задержался лишь у двухэтажного деревянного дома, который своей выделенностью из общей картины жилья, многозначностью ддя неусыпного юного воображения, подтверждал своей живописной ветхостыо ре-алъность былого. Но вот и конец деревни; 'зис' круто свернул, желая продемонстрировать следовавшему за ним голубому 'дамскому' свою маневренность: лужи, заборы, деревья, меж всем этим узенькая дорожка к обрыву. 'Дамский' - послушно следовал за ним. Остановка. Теперь 'зис' и 'дамский', прекратив движение, служили опорой рук, и, опустив рога-рули, покорно сгояли рядом с хозяевами. Завершившись у самой крутизны, дорожка нехотя обманула велосипедистов, и они решали, как и куда дальше... Но сама по себе эта вынужденная остановка вдруг наполнилась смыслом. Многослойно-красочный вечерний воздух, насыщенный вкрадчивым теплом, расслаблявшим волю, втягивал взгляд: внизу такое переплетенье кустов, троп, и булькал ручей, и склонялись над ним невысокие, густолиственные ивы- А дальше начинался подъем и новый спуск, потом взгляд углублялся в дремучий сумрак сосновой рощи...

'3ис' и 'дамский' вздрогнули одновременно: дрожь нетерпеливых рук передалась им, они выразили готовность к немед-ленному движению. На крутом спуске свистнул ветер в ушах, золотисто-черный и голубой неслись, обгоняя сами себя, в неизвестность, один слой воздуха - теплый, следующий холодный: слои воздуха, слои времени сменялись с непостижимой быстротой. И вот куда-то исчез 'дамский' голубой, затерявшись в одном из этих слоев, растворившись в нем; потом слился со временем, теряя очертанья, золотисто-черный 'зис'...

А порядком побитый, потрепанный 'аист', с трудом взмахивая крыльями, оставив деревню слева, спускался в ровно-зеленую долину, высматривая самый безопасный и спокойный путь: вполне земной.

И здесь - толчок сердца - пришло такое редкое теперь чувство той самой отрады и полноты жизни, когда ты словно бы схватываешь просто всею своей физической сутью, помимо желаний и воли, смысл твоего пребывания в этом мире. В движении к зеленой долине воздух небесный и его производное, все, что рождает земля, - ржаное поле, играющий под слабым ветром переливом красок овес, сырые заросли ивняка, - и облетающее прощальным лучом подотчетные ему просторы солнце, - съединились в неподдающийся никакому анализу, явственный лишь самой глубине сердца, смысл сущего. Это чувство лишь на миг, на тень секунды захватило меня, но было так сильно, что я не в силах выдержать его излишне- духовного напряжения, рванулся к самому осязаемо-земному, тому простому, что естественно, как дыxание. Свистнул ветер - и зеленая долина обступила со всех сторон. И тут-то это необходимо-простое, чего потребовала, и немедленно, душа, пришло: заливисто, чисто послышались там и тут давно забытые колокольцы. И колокольцев почти нигде нет, и отвыкли уши от них - а вот они: звучат. Стадо коров разбрелось по долине, разноцветное, подкрашенное изменчивым вечерним солнцем, деловитое в своем хаотичном движении. Один пастух полулежал в самой долине, второй высоко вверху, на самом холме.

Осмотревшись в долине, вдохнув ее воздух, услышав ее жизнь, я обвел взглядом горизонт. Боже мой, лишь бы подольше оставалось все это: петляющие вверх-вниз тропы, разбегающиеся в разные стороны сосны, две густые рощи, одна на холме, вторая правее и ниже, подходящая к самому поселку, охватывающая первое жилье своим здоровым дыханием и манящая тайнами сумрачно-зеленого мира. Пока есть такие рощи - кажется, не страшно ничто на свете. Неужели когда-то, у кого-то поднимется рука на них?. Нет, не хочется верить.

А вот и дорога, чуть в стороне, совершенно проселочная, совершенно деревенская - и она действительно, деловито снуя меж полей и рощ, давно уже, - да, конечно, сотни лет, - приближает одно селение к другому древней нашей селижаровской земли.

Я повел велосипед вверх, обменявшись несколькими словами с лежавшим в долине пастухом: он сказал, что на холме мой давний знакомый, сегодняшний 'очередник'. Теперь ведь почти нет пастухов- профессионалов, хозяева скотины пасут по очереди. Вот и один из наших нынешних селижаровских начальников среднего калибра, - поближе к верхам, чем к низам, - пасет в свой день стадо. Но всем своим