попреки, жизнь чуть ли не впроголодь и горы посуды от частых гостей.
Зато и умела же хозяйка показать хлебосольство! Всегда в ее доме первые овощи, первые фрукты, стол украшен ранними цветами. Все это доставалось по знакомству и по твердой цене. Экономно хозяйничала Ирина Григорьевна.
Вот и сейчас, когда она вскрыла посылку и попробовала кусочек вяленого персика, то подумала, что из них может получиться прекрасный десерт — персики были как свежие, надо залить их вином и подать в холодном виде, как крюшон. Жаль, что сынок не догадался прислать побольше.
Она взвесила на руке тяжелый пакет, который нужно было передать Чибисову, и решила, что сын перестарался. Многовато, не по заслугам. Да еще, кто его знает, полезный ли он человек?
Ирина Григорьевна аккуратно развязала бечевку и стала отсыпать в ящик персики. В пакете они были еще крупнее и еще свежее.
За окном послышался шум подъезжающей машины. Конечно, это Чибисов. Кое-как Ирина Григорьевна запаковала сверток, убрала ящик и побежала к зеркалу.
На этот раз молодой инженер ей совсем не понравился. Держал он себя очень странно: торопился, все время протирал очки и своими прищуренными близорукими глазками не видел, конечно, как великолепно она выглядит. На ней был черный японский халат с крылатым драконом. Она вставала с кресла и, подворачиваясь к гостю спиной с золотым драконом, медленно прохаживалась по комнате.
Не оценил Чибисов ни ее дорогого халата, ни великолепных оранжевых локонов, ни томной бледности ее кукольно-фарфорового лица. Она ждала, когда инженер наденет очки, — ей нечего скрывать от дневного света! Но он только моргал, говорил о жаркой погоде и посматривал в окно, где его ждала машина.
— Не буду вас задерживать, — холодно сказала Ирина Григорьевна. — Как-нибудь приезжайте запросто. Всегда рады вас видеть. — С этими словами она передала ему пакет.
Чибисов облегченно вздохнул, поцеловал хозяйке руку и исчез.
Отбирая персики для сегодняшнего десерта, Ирина Григорьевна увидела аккуратно завернутый в бумажку какой-то блестящий камешек. Он лежал сверху, поэтому не трудно было догадаться, что попал сюда из пакета, предназначенного Чибисову.
Понимая, что это не случайно, Ирина Григорьевна хотела было тотчас же ему позвонить — кто знает, не собирает ли Чибисов коллекцию камней? Но одумалась: таким путем она признается, что вскрыла пакет, а это, мягко выражаясь, неэтично.
Полупрозрачный слоистый камешек ей понравился. Она оставила его на туалетном столике, чтоб не забыть: приедет Жора, пусть сам и передаст Чибисову. Так будет удобнее.
— Ах, какой приятный сюрприз! — воскликнула Ирина Григорьевна, увидев на террасе нового гостя. — Прошу ко мне. У нас в столовой не убрано.
Столь дружеский прием, когда хозяйка проводит гостя в свою комнату, где бывают лишь самые близкие приятельницы, где примеряются платья и обсуждаются модные фасоны, вызывался опасениями Ирины Григорьевны, что гость заметит некоторые приготовления в столовой и его неудобно будет не пригласить к обеду.
А приглашать Валентина Игнатьевича, солидного ученого и нужного человека, будущего соседа, — он сейчас строит собственную дачу неподалеку, — нельзя было по двум причинам. Во-первых, Ирина Григорьевна на него не рассчитывала, стол будет накрыт на определенное количество персон, во-вторых, по совершенно непонятным причинам муж терпеть его не мог.
— Ученый спекулянт, мелкий хозяйчик, — говорил Петр Данилович. — И что ты в нем нашла?
Вполне возможно, муж ревновал. Ведь нельзя же безнаказанно кокетничать с интересным мужчиной и часто приводить его в пример.
— Да, этот человек сумеет позаботиться о семье. Позавидуешь. Ты, Петр Данилович, понимаешь, что такое собственная дача? Собственная, а не арендованная, как у нас!
— А тебя что, гонят отсюда?
— Этого еще не хватало! Я не о себе, о ребенке нужно подумать.
— У Георгия своя голова на плечах. Успеет, заработает.
Ирина Григорьевна прикладывала к глазам платочек.
— Бесчувственный эгоист. Вот у Валентина Игнатьевича дети на первом плане…
— Не говори мне об этой лысой обезьяне. Сколько раз просил, — и Петр Данилович уходил в другую комнату…
Сейчас, когда Валентин Игнатьевич нежно и проникновенно целовал ей руку, Ирина Григорьевна невольно вспомнила о «лысой обезьяне» и позволила себе не согласиться с мужем. Благородная лысина, чуть загорелая, в рамке из черных, как вороново крыло, волос, придавала Валентину Игнатьевичу мужественность и солидность, даже несмотря на его невысокий рост. А глаза! Вот он поднял их, умные, проницательные, от них не скроешься никуда. И что особенно нравилось Ирине Григорьевне, под этим взглядом чувствуешь себя намного моложе.
Покосившись в зеркало, она заметила, как проступил румянец на щеках — настоящий, неискусственный, — как задрожали ресницы. Только за одно это, чтобы полюбоваться собой, Ирина Григорьевна готова видеть Валентина Игнатьевича.
— Вы все хорошеете, баловница.
И оттого, что он говорил с ней, как с девочкой, подчеркивая свою кстати не такую уж большую разницу в летах, тоже нравилось Ирине Григорьевне. И его постоянное удивление, как она, еще очень юная, смогла вырастить взрослого сына и дать ему совершенное воспитание, тоже нравилось Ирине Григорьевне и приятно трогало материнское сердце.
— Когда же ваш мальчик приедет? — спросил Валентин Игнатьевич, усаживаясь на банкетку возле трельяжа красного дерева. — Ох, уж эта практика! Абсолютно бесполезная затея. Я понимаю, что будущему инженеру это необходимо, но сын ваш ведь готовится к научной деятельности?
— Ах, и не говорите! Пока еще ничего не известно. Он мечтал в министерство устроиться.
Валентин Игнатьевич сделал скорбную мину.
— Мне неудобно давать советы, но ведь Петр Данилович сам работает в министерстве…
— Об этом я и заикаться боюсь. Муж у меня тюлень, абсолютно беспомощное существо. А так, конечно, мог бы устроить родного сына в каком-нибудь отделе.
— Вы так и остались девочкой, Ирина Григорьевна, — вкрадчиво и смотря ей прямо в глаза, заговорил Валентин Игнатьевич. — Неужели на опыте своего мужа вы не убедились, что работа в министерстве хоть и почетна, но… ведь все под богом ходим. Сегодня ты начальник, а завтра подчиненный. Не справился с работой, иди в цех. Хорошо, если еще начальником цеха назначат, а то и мастером. Вот тебе и высшее образование… Нет, не хотел бы я такой судьбы своему сыну.
Ирина Григорьевна нервно потирала руки. Как же она раньше об этом не подумала? Жора человек практичный, но ведь он работать не любит. К тому же всякие реорганизации, слияния, разукрупнения. Мало ли что может случиться?
— Посоветуйте, Валентин Игнатьевич. А если инженером куда-нибудь в институт, в проектное бюро?
Валентин Игнатьевич погладил лысину и оглянулся на дверь.
— Понимаете ли, дорогая Ирина Григорьевна, — инженер по-латыни — это «изобретательный», «способный». Я не хочу обижать своих ученых коллег, но… — Валентин Игнатьевич развел руками, — ученый не обязан изобретать или конструировать, Он изучает вообще… Почему бы вашему сыну не поступить в аспирантуру?
— Говорят, что это трудно.
— Но зато какое будущее! Два-три года поучится, напишет диссертацию. Защиту можно организовать прекрасно, и он уже человек. Твердая зарплата, причем в два раза большая, чем у инженера. А самое главное, что снизить ее не могут, ведь ученый! И ответственности никакой… Вы меня простите, Ирина Григорьевна, — он взял ее за руку повыше локтя. — Конечно, то, что я высказываю, это, как говорится, не для стенограммы. Но я не верю болтунам, которые что-то там бормочут насчет святости науки, насчет призвания и тому подобное. Дело есть дело. Хочешь жить спокойно, по-человечески, получай степень. Без нее в жизни дороги нет. Я не спорю, есть у нас таланты вроде Курбатова. Но ведь это фанатики. Таким все
