сжимается от волнения и радости, и все же тайная тревога ни на минуту не покидает его.
Внизу слышится мелодичное позвякиванье, будто кто-то стучит молоточком по цимбалам. Это поднимается Поярков. Видимо, металлические части его скафандра ударяются о звонкие перекладины лестницы.
'Значит, он уже закрыл нижний люк', - подумал Вадим, вспомнив свое первое неудачное путешествие.
Центральная кабина, где находились радиопередатчики и другая основная аппаратура, была освещена. Это Набатников, последним осматривая 'Унион', нарочно оставил здесь свет, чтобы Пояркову и Багрецову не плутать в темноте. Горели плафоны и в радиальном коридоре, который вел в отсек, где в данном полете должны находиться люди.
Не случайно, что Багрецов, и даже Бабкин, который во время своего ионосферного полета исходил все коридоры 'Униона', ничего не знали о безымянной камере, приспособленной для человеческого существования в течение всего времени полета.
Благодаря огромному объему диска ее можно было запрятать глубоко внутрь. Со всех сторон камеру окружали отсеки, заполненные газом, внутри которых было множество защитных переборок, как у подводной лодки. Поэтому сравнительно небольшие метеориты вряд ли смогли бы нанести вред экипажу 'Униона'. Сила удара будет значительно ослаблена, прежде чем метеорит достигнет стенок кабины с людьми.
Из этих же соображений защиты экипажа Поярков категорически отказался от огромных иллюминаторов, сквозь которые так приятно было бы наблюдать звездный мир. Во-первых, мир этот удобнее наблюдать с земли через телевизионные телескопы, расположенные в верхней части диска. А во- вторых, ни 'космическая броня' Литовцева, ни более совершенные прозрачные материалы не смогут полностью защитить людей от солнечной и космической радиации, от температурных воздействий и тем более от возможной метеоритной опасности.
- Огромные окна, как в салоне волжского теплохода, нужны только героям фантастических романов, - доказывал Поярков своим противникам, которые ратовали за 'космическую броню'. - Ведь человек летит в космос не затем, чтобы любоваться пейзажами. И прежде всего он должен чувствовать себя в безопасности.
Вот почему кабину для людей поместили внутри диска, а наблюдать за окружающим можно было с помощью специальных оптических устройств, чем-то напоминающих перископы подводной лодки.
Все это было знакомо Вадиму еще раньше, когда он привыкал к условиям будущего полета. Вместе с Поярковым часами он сидел в кабине, притянутый ремнями к креслу, учился видеть совершенно необычным зрением, когда у тебя перед глазами что-то вроде 'кинопанорамы'. Над ее основным экраном поместился еще один, позволяющий видеть все, что творится над головой, а внизу на третьем и четвертом экранах должна быть видна Земля и, как в зеркальце автомашины, то, что остается позади.
К этому не сразу привыкнешь. Но так показалось вначале. А сейчас, когда Багрецов вошел в полутемную кабину, где светились лишь стрелки и цифры приборов, то ему представилось, что иначе и видеть нельзя. Круговой обзор, и не только в плоскости, но и в пространстве. Не надо вертеть головой. Вроде как на затылке у тебя появились глаза. Да и не только на затылке.
Прямо перед собой ты видишь освещенный купол башни, несколько поясов окружающих ее окон, плоскую крышу института с корзинками и решетками радиолокаторов, нацелившихся в небо. На втором экране - яркие предрассветные звезды. А внизу - абсолютная темень. Ведь 'Унион' пока еще отдыхает, лежит на земле. И наконец, последний, четвертый экран. Вдали цепочка гор, просторное поле ракетодрома, и ходит по нему взад-вперед высокий, грузный человек в светлом плаще. Это Набатников. О чем он думает? О чем?
В кабине вспыхнул яркий свет, его зажег Поярков.
- Ну что ж, подключаемся, - весело сказал он, садясь рядом с Вадимом и вставляя в поясную фишку колодку со штепселями. - Марк Миронович, наверное, уже дожидается. Нервничает.
- Ему разрешено нервничать, - заметил Вадим, также через шланг подключаясь в радиотелеметрическую систему.
На приборной доске зажглась контрольная лампочка. Это значит, что заработал один из передатчиков, который предназначен только для того, чтобы точно и объективно сообщать на Землю о здоровье путешественников. Об этом будут знать не только Марк Миронович, не только Набатников и Дерябин, но и некоторые ученые из Академии медицинских наук, специалисты из Центра космической связи, будут знать и в других институтах, где установлены специальные аппараты для приема зашифрованных телеметрических, передач. Но только сами космонавты останутся в неведении, каков у них пульс, кровяное давление и как работает сердце.
На это им не следует отвлекаться, и меньше всего они должны об этом думать. На приборной доске, на различных пультах - всюду, куда ни глянь, на стенках кабины, даже на потолке размещены приборы, сигнальные лампочки, крохотные самописцы и осциллографы. Все, что касается технического состояния 'Униона' и внешних условий, в какой-то мере влияющих на полет, все это могут определить по приборам и 'командир корабля' и 'наблюдатель' Багрецов. Все узнают, кроме того, что происходит у них в организме в столь необычных условиях.
Перед вылетом кто-то из врачей предложил поставить в кабине телевизионную камеру, чтобы наблюдать за космонавтами.
Однако существовали веские причины, почему следовало бы отказаться от телекамеры в кабине космонавтов. На специальных телевизорах вполне возможен прием этого изображения. А если так, то нетрудно догадаться, откуда оно передается. Но, как уже было решено, преждевременная сенсация только бы повредила делу.
Здесь надо сказать еще об одном методе наблюдения за космонавтами, о котором ничего не знали ни Поярков, ни Багрецов. В нем не было той неприятной особенности, когда ты чувствуешь себя постоянно на виду и за тобой следят по телевизору. Димка - тот бы, вероятно, стал позировать, а Поярков отворачиваться.
Новый метод наблюдения, даже если о нем рассказали бы и тому и другому, не вызвал бы у них протеста или просто неловкости. Однако, как говорится, 'для чистоты эксперимента' пусть космонавты остаются в неведении. Дело касается самого сложного - нервных клеток мозга, которые могут быть подвержены действию космической радиации. Ведь пока еще многое остается неясным...
Сейчас в ожидании отлета именно об этом и зашла речь.
Заметив, что Вадим все время поправляет свинцовый колпак под шлемом, Серафим Михайлович предложил:
- Да сними ты его. Ведь пока не нужен.
Вадим с радостью снял с себя колпак, выдавленный из тонкого свинцового листа, и, рассматривая его розовую суконную подкладку, усеянную пуговками контактов, удивлялся:
- Мне кажется, что это придумали перестраховщики. Над головой всевозможные защитные перегородки, свинцовые, жидкостные. И вдруг нате вам - дополнительный колпак. Да ведь там, наверху, для космических лучей он вроде как бумажный... А потом, надо же верить опытам. С собаками от этих лучей ничего не случалось... С обезьяной Яшкой- гипертоником тоже обошлось благополучно. Наконец, Бабкин...
- Что Бабкин? - прервал его Поярков.
- Отделался, как говорится, легким испугом, - свободно и непринужденно продолжал Вадим, видимо решив, что юмор в данной ситуации - лучшая защита от страха. - Боялся, что полысеет, да и то не от космических лучей, а от вредных излучений в уловителях Набатникова.
- Это еще не совсем доказано. А потом, твой Бабкин поднимался на какую-нибудь сотню километров и пробыл там, наверное, часа два...
- 'А у меня, да и у вас, в запасе вечность...' - как бы про себя продекламировал Вадим любимые строки, встрепенулся и со смешком добавил: Все-таки несколько суток.
Серафим Михайлович покосился на Вадима и выругал себя за неосторожность. Детям на ночь не рассказывают страшных сказок. Он чувствовал себя старше Вадима не на пять лет, а действительно чуть ли не на вечность. Такая жизнь прожита, как в бою, где один день стоит целого года. Случались дни, когда, сидя за чертежной доской, чувствуешь, что истекаешь кровью... Спускается ночь, и ты уже не идешь, а ползешь к далекому мерцающему огоньку, не зная, что там ждет тебя...
Он смотрел, как Вадим рассеянно пересчитывает маленькие, похожие на поросячьи сосочки, пружинистые контакты на розовой подкладке свинцового колпака, - смотрел и думал, что это действительно не защита от мощной космической радиации. Но при чем тут контакты? Зачем от колпака идет толстый бронированный кабель? Куда идет? К 'заземлению', как говорят радиолюбители? Смешной парадокс. Ведь Земля тогда будет в сотнях километров отсюда.
* * * * * * * * * *
Не только Пояркову, но даже людям, никогда близко не соприкасавшимся с космическим излучением, известно, что есть такие тяжелые частицы, которые глубоко проникают в живую ткань, ионизируют ее. А если они затронут нервные центры? Тогда что?
Свинцовые колпаки сделаны не для защиты, а для проверки возможного влияния космических частиц на мозговые клетки. И если внизу на экранах, где видны биотоки мозга, будет замечено что-либо угрожающее, то 'Унион' немедленно спустят вниз. Изучение этих биотоков производилось давно, созданы специальные аппараты, помогающие диагностировать психические заболевания, но только совсем недавно был изобретен новый аппарат, который решили применить для такого совершенно исключительного случая.
Об этом ничего не говорили ни Пояркову, ни Багрецову. Вадим сейчас снял колпак и сразу же вызвал неудовольствие Марка Мироновича. Значит, врачи-психиатры могли наблюдать работу нервных клеток только у Пояркова. А перед отлетом хотелось бы проверить аппараты.
Неизвестно, что бы
