научного сообщения в общепринятом смысле этого слова, - заметно окая от волнения, предупредил Набатников. - Это скорее всего разговор о близкой мечте, до которой я, кажется, дотронулся рукой. К чему такое нетерпение? Не лучше ли подождать публикации труда, разработки солидной теории? Все это будет в свое время. А сейчас мне разрешили поделиться с вами первыми успехами...
Надо было знать профессора Набатникова, чтобы не удивляться несколько странному характеру его доклада.
- Внизу, в подвале, как в стеклянном гробу спящей царевны, лежит 'философский камень' - мечта алхимиков. Простите за сказочную, а не научную терминологию.
Он рассказывал о неожиданных свойствах недавно открытых космических частиц, о том, как при некоторых специально созданных условиях они воздействуют на многие вещества и превращают одно в другое.
- Но это еще не все, - продолжал Афанасий Гаврилович. - Ведь при этом мы получаем дешевую атомную энергию. Не из урана и не путем сложного синтеза водорода, но если один из новых экспериментов будет удачным, то я представляю себе маленькие электростанции в каждом поселке, совхозе, в любой деревне, в самых недоступных и отдаленных местах. И главное - никаких высоковольтных линий, которые тянутся на сотни и тысячи километров.
Он говорил, что наступит время, когда космическая энергия будет двигать межпланетные корабли...
Многие из присутствующих задавали вопросы. Но вполне понятно, что о технических особенностях, цифровых данных и прочих существенных деталях никто не спрашивал. Всему будет свое время.
На верхней площадке башни еще задерживалось солнце. Но вот и лучи его пропали, завязнув в облаках. Стало темнеть, похолодало. Постепенно, один за одним, спускались вниз сотрудники и гости. Остались, как говорится, только близкие.
Набатникова окружили друзья: Дерябин, Поярков, все, с кем он тесно связан и трудом и мечтой. Здесь же молодая поросль: Багрецов, Бабкин, Нюра.
Борис Захарович тоже им под стать, помолодел, приосанился. Он снял очки, и то ли отблеск оранжевых облаков, то ли внутренняя радость светились в его глазах.
- Темный я человек, - с улыбкой заговорил он, и Багрецов подумал: 'Это он-то темный?' - Не моего ума дело, но ведь если представить себе, то, пожалуй, из всякой чепухи, из глины; из грязи можно золото делать и энергию добывать...
Казалось, что этот ворчливый старик, всю жизнь трезвый как стеклышко, вдруг захмелел и стал бормотать что-то совершенно ненаучное:
- А воздух какой будет! Ни труб, ни гари, ни дыма! Автомашины тоже заменим - аккумуляторными. Нечего воздух отравлять. Тогда я еще сто лет проживу.
Пришла шифрованная радиограмма: 'Унион' полетит по заданному маршруту, имея на борту двух человек - Пояркова и Багрецова. Это будут лишь предварительные испытания. Через несколько суток 'Унион' должен приземлиться на одном из военных аэродромов, после чего результаты полета могут быть опубликованы.
- Вполне закономерно, - сказал Набатников, обращаясь к Пояркову и Дерябину, которых он вызвал к себе в кабинет. - Я не хочу сравнивать, но даже о полете первых спутников мы сообщали лишь после выведения их на орбиты. О других полетах тоже ничего не писали заранее.
Поярков задумался.
- Так-то оно так, - произнес он неуверенно. - Но здесь, в институте, даже гости знают, что готовится запуск 'Униона'. Они ждут этого события и будут провожать нас.
- Ошибаешься, Серафим, - поправил его Набатников. - Пока только нам известно о полете с людьми. Когда 'Унион' выйдет на орбиту, тогда можно сообщить, что в нем есть обезьяна по прозвищу 'Яшка-гипертоник', Тимошка, весьма уважаемый пес, потерявший глаз в защите частной собственности. А кроме того, летят и другие, менее знаменитые четвероногие. Вот и все.
- Не беспокойся, - вмешался Борис Захарович. - Конспирацию мы как- нибудь обеспечим. Рядом с кабинетом начальника есть лаборатория, куда, кроме Афанасия и двух-трех сотрудников, никто не вхож. Там мы установим телеметрическую аппаратуру, чтобы исследовать твое, Серафим, и Димкино самочувствие. Понятно?
Поярков не сдавался:
- Ну хорошо. Я и Вадим займем кабину ночью накануне отлета, но как объяснить людям наше таинственное исчезновение? Ведь мы не покажемся здесь несколько дней.
Борис Захарович снисходительно поглядел на Пояркова и пригладил ершистые усы.
- А это уже проще простого. Организовано множество контрольных пунктов. Почему же и Афанасий, и я, и ведущий конструктор должны все из одного места следить за 'Унионом'? Нецелесообразно.
- Значит, мы ночью будто бы вылетаем на другой пункт наблюдений? - спросил Поярков, вставая.
Афанасий Гаврилович поднял к нему смеющиеся глаза:
- Именно так и говори. Кстати, избавишь от лишних волнений дорогое тебе существо. Предупреждаю, ей ни гугу. - Он приложил палец к губам.
Слегка покраснев, Поярков отвернулся.
- Не будем говорить об этом.
- Нет, будем!
- Тут уж пошли дела семейные, - понимающе улыбаясь, сказал Дерябин. - А я, как всегда напоминал Толь Толич, человек беспартийный. И в общем, тактично выставляюсь за дверь.
Не будем и мы присутствовать при этом разговоре. Он был действительно партийный, если пользоваться определением Димки Багрецова, который считал Набатникова настоящим коммунистом; потому что у него большая душа. И беседу эту надо держать в секрете ото всех, даже от самого Багрецова, хотя он и приложил все старания, чтобы она состоялась.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Здесь Набатников вспоминает арифметику, интересуется
киносъемкой, 'творческой инициативой' и прочими вещами,
которые не имеют прямого отношения к завтрашнему
полету. А кроме того, тут рассказывается об одном
волнующем событии в жизни Пояркова.
Вполне понятно, что после своего открытия, которое Набатников скромно называл 'одним из частных решений перспективной задачи' - называл то ли в шутку, то ли потому, что некогда было думать о формулировках, - он сделал все возможное для нового исключительного эксперимента, подтверждающего практическую ценность его работы.
Опять он летал в Москву, советовался, спорил... И люди, которые даже с точки зрения студента обладали весьма скромными познаниями в теоретической физике и не очень точно представляли себе, скажем, космическую частицу 'мю-мезон', вдруг согласились с Набатниковым и, отклонив притязания виднейших астрономов, астроботаников, радиофизиков и других ученых, утвердили программу испытаний 'Униона' так, как хотел Набатников.
Для этого пришлось освободить многие секторы летающей лаборатории, сократить весьма возросшие требования физиологов, которые доказывали, что сейчас в центре внимания должен быть человек как хозяин космоса. И ученые, отдавшие всю жизнь исследованию далеких туманностей, авторы всемирно известных работ по спектральному анализу звезд и многие другие ученые, одержимые и влюбленные в свою науку, покорно склоняли головы, когда им говорили, что придется подождать с их экспериментами, потому что так нужно Набатникову.
Но дело, конечно, не в Набатникове. Так нужно народу. Люди, умеющие видеть 'через горы времени', могли по достоинству оценить дерзкий замысел Пояркова. Но прежде всего они увидели в 'Унионе' самое важное, самое главное: это не просто гигантская научная лаборатория или космический вокзал на пути к звездам, а... будущая электростанция. Последние опыты Набатникова показали, что осуществление этой идеи вполне возможно. Надо пробовать.
Оставались считанные дни до полета 'Униона', а Набатников все еще ничего не говорил Багрецову о том, что вопрос о нем уже разрешен.
Зачем раньше времени волновать парня? Будет ждать, нервничать. Не лучше ли сказать накануне, чтобы он поменьше мучился нетерпением?
Афанасий Гаврилович не сомневался в Багрецове. Ясно, что тот не откажется. Вот почему только за день до отлета Вадим узнал о своей необычной командировке. Разговор происходил в кабинете.
- Согласен? - спросил Афанасий Гаврилович.
Вадим нервно поправил галстук.
- Я давно был согласен и сказал об этом.
- Знаю. Но ведь и Семенюк, или, как вы его зовете, Аскольдик, тоже рвался в космос. Мальчики - народ увлекающийся, - подтрунивал Набатников, но, заметив обиду на лице Вадима, сразу посерьезнел и крепко обнял его. - Прости за сравнение... Ты поймешь меня без пышных слов. Дело ответственное, рискованное... Но тебе его можно доверить.
- Спасибо, - Вадим низко склонил голову.
Он еще не мог разобраться в том смятении чувств, что обуяло его, боялся, что хлынут они наружу и это действительно будет мальчишеством, как уже намекнул Афанасий Гаврилович.
Набатников понимал Вадима, и ему не показалась странной та сдержанность, с которой он принял столь волнующее известие. Но парню надо дать опомниться, пусть поразмыслит на досуге, и Афанасий Гаврилович встал, как бы давая этим понять, что его ждут другие дела.
- О твоих обязанностях в полете мы еще поговорим. А пока я должен предупредить о соблюдении полной секретности. Никому ни слова.
Вадим вспомнил о матери. Она не знала даже о первом его полете - ничего не писал, чтобы не беспокоилась, - вспомнил о друге своем Тимофее и в сомнении спросил:
- Бабкину тоже нельзя сказать?
- До твоего возвращения.
- Спасибо, - уже невпопад повторил Вадим и, пожав протянутую Набатниковым руку, вышел из кабинета.
Оставшись один, Афанасий Гаврилович резко
