разубедить. Итак, Анатолий Анатольевич, кому же мне звонить? Министру?
Набатников взялся за телефонную трубку, но Медоваров удержал его:
- Извините, Афанасий Гаврилович, но я передал вам неофициальное мнение. Я не имел права.
- Почему? - удивился Афанасий Гаврилович. - Ведь эхо же не сплетня, а деловой разговор? А кроме того, я достаточно тактичен, ссылаться на вас не буду и попросту посоветуюсь, стоит ли отправлять 'Унион'?
Толь Толич не терял присутствия духа.
- К сожалению, я не уполномочен...
Поярков не сдержался, вспылил:
- Недостойная игра, Анатолий Анатольевич. За чью спину вы прячетесь? Кто или что вами руководит?
Медоваров приосанился, снял академическую шапочку и, помахивая ею перед собой как веером, назидательно произнес:
- Мною руководит партийный и гражданский долг. Простите за откровенность, но вокруг вашего 'Униона', уважаемый Серафим Михайлович, околачиваются всякие подозрительные личности. Возможно, я ошибаюсь, но трудно понять, почему некоторые из них оказались в кабине? Я также не совсем уверен, почему надо было исправлять американский анализатор?
- Мы уже это слышали, - вмешался Набатников. - Факты нужны, Анатолий Анатольевич, факты, а не подозрительность.
Его поддержал Борис Захарович:
- Нашли кого подозревать! Багрецова, Бабкина! Абсолютная нелепость.
Лицо Медоварова неприятно сморщилось, он раздраженно сунул ермолку в карман.
- Ну хорошо! Я виноват - пусть будет нелепость. С вашего разрешения, попробую доказать обратное. Пожалуйста, если вас не затруднит, пройдемте в лабораторию.
Солидно, выпятив животик, Толь Толич шагал по коридору, а вслед за ним шли молчаливые, угрюмые Дерябин, Набатников и Поярков.
За столом сидел Багрецов. Заслышав шаги, он положил паяльник и, увидев старших, вытянулся по-военному.
Афанасий Гаврилович поздоровался и попросил Багрецова временно перейти в другую комнату. Не успела за ним закрыться дверь, как Толь Толич вскочил на стул, достал со шкафа кассету с пленкой и легко спрыгнул на пол.
- Сейчас попробуем разобраться, кто из нас прав, кто виноват. Прошу заранее извинения.
Глядя на Медоварова, как он ловко и привычно сменил кассету, как заправил пленку, Набатников все еще надеялся на чудо. Нет, Медоваров не мог решиться на такую глупую выходку, чтобы записать разговор американца с Багрецовым.
Но вот из аппарата послышался голос Мейсона, и глаза Набатникова покраснели от гнева.
- Да как вы посмели?
- Ничего не поделаешь, Афанасий Гаврилович, приходится. Уж очень мы доверчивы, товарищ начальник. Но вы послушайте, послушайте. Волосы дыбом встанут. - И Толь Толич погладил свою блестящую лысину.
История с записью разговора Мейсона была уже известна и Дерябину, и Пояркову, но каждый из них не очень-то придавал этому значение, смущала лишь пропавшая кассета. И вот она нашлась столь неожиданным образом. В конце концов, это лучше, чем неизвестность. Мало ли в какие руки могла попасть пленка и кто ее будет прослушивать?
А Толь Толич торжествовал: он подкручивал ручки громкости и регулировки тембра, похлопывал по блестящей решетке громкоговорителя:
- Вот сейчас, сейчас... Слушайте. Мальчик такую клевету возвел на советскую власть, так ее поносил, что...
Борис Захарович сердито прервал Медоварова:
- Никогда не поверю!
- Воля ваша, - криво улыбнулся Толь Толич. - Сейчас услышите собственными ушами.
Мейсон и Багрецов разговаривали о том, что же мешает человеку жить по-настоящему? Что мешает строить новые города, переделывать природу, растить сады? Багрецов сказал, что советскому народу мешают заокеанские друзья Мейсона с их авиационными базами вокруг нашей страны и те, кто, например, придумал орла-разведчика. Мейсон согласился: эти джентльмены ему тоже мешают, ибо он изобретает и строит аппараты для науки, а не для войны, а на военных заказах богатеют и расширяются конкурирующие с ним фирмы.
'Конкуренция. Это есть отшень, отшень страшно, - слышался из громкоговорителя глуховатый голос Мейсона. - В Советский Союз можно работать вместе. Мистер Поярков изобретать 'Унион'. Мистер Дерябин изобретать другой аппарат. Никакой фирма не можно мешать'.
Заговорил Багрецов:
'У нас, конечно, частных фирм не существует. Есть институты, заводы. Но хозяин у них один - народ. Именно поэтому и легче работать. Только не думайте, что Пояркову, Дерябину и другим никто у нас не мешает'.
'О да, я знаю. Я смотрел 'Крокодил'. Самый плохой человек - это есть бюрократ. Он всегда убивает изобретатель. Он есть гангстер'. И Мейсон рассмеялся.
'С бюрократами мы как-нибудь справимся. Гораздо чаще мешают другие. Иногда у нас печатаются объявления, что разыскиваются родственники - наследники какого-нибудь заокеанского предпринимателя. Бывает это довольно редко. Но родственников по духу вашим молодым бездельникам, по стремлениям и жизненным установкам можно встретить и у нас. Вы уже знаете, что в 'Унионе' оказались испорченные аккумуляторы. Произошло это по вине одной девушки, равнодушной и невнимательной'.
'Папа этот мисс есть академик? Я знаю, девочка не можно работать. Много есть деньги'.
'Все не то, мистер Мейсон. У ее родителей совсем немного денег. Папа бухгалтер, мама - медицинская сестра. А дочь...'
'Сестра мой сын, - со вздохом сказал Мейсон, - ничего не думать. Ничего не хотеть. Только дансинг, авто... Только весело. Я отшень хотеть иметь такой сын, как вы. Ваш папа рабочий?'
'Нет. Меня воспитала мать - доктор медицинских наук, член-корреспондент, почти академик. Разве в этом дело?'
'Мой сын надо было учить в советской школа'.
'В советской школе училась и Зоя Космодемьянская и Римма - девушка, о которой мы сейчас говорили. Во французской школе учились и смелые патриотки и много девушек вроде Риммы. Значит, дело не только в школе'.
'Мистер Багретсоф хочет сказать, что есть француз лютше советский человек? И американец тоже есть лютше?'
'А разве вам самому это не ясно?'
Толь Толич схватился за голову:
- Ну и ну!.. Дошел мальчик до точки...
А 'мальчик' продолжал развивать такую простую и понятную мысль, кажущуюся Медоварову невероятной в устах советского человека.
'В вашей стране у нас много друзей, - говорил Багрецов. - Есть имена, известные всему миру. А кроме того, мы не настолько ограниченны, чтобы ставить хорошего, честного американца ниже своего плохонького'.
'Вы есть коммунист?' - спросил Мейсон.
'Пока комсомолец. Чувствую себя не совсем подготовленным'.
'История партия не учил?'
'Нет, не то. С характером надо было что-то делать'.
Мистер Мейсон попробовал уяснить себе, что означают эти слова Багрецова, но для Вадима все это было абсолютно естественным и закономерным и он ничего не мог прибавить.
'Можно еще один маленький вопрос?' - сказал Мейсон, и голос его прозвучал хотя робко, но с явно выраженным любопытством.
Сущность вопроса сводилась к тому, что если многие помехи в нашей стройке Багрецов объясняет 'дальними родственниками капитализма', то нет ли и других людей, которых никак нельзя назвать этими родственниками, но они тоже мешают. Ведь есть же просто лентяи. А кто еще?
'А кто еще? - По некоторой паузе можно было судить, что Багрецов подбирал ответ. - Набатников говорит, что люди равнодушные и благодушные. Из-за них в служебные кабинеты нередко пробираются такие начальники, которым работа эта совсем не подходит. Например, я знаю бывшего директора галантерейной фабрики, а сейчас он вроде заместителя директора научного института. Я молод, мне трудно судить, но старшие говорят, что он мелкий человек и не очень умный'. Мейсон спросил:
'Он есть инженер? Коммерсант?'
'Образование инженерное. Но всегда был администратором'.
Мейсон все допытывался, какой же талант у этого человека, чем он заслужил право руководить? Ведь он вроде вице-президента фирмы. Возможно, при ее организации он внес большой капитал? Багрецов ответил, что у нас этого не бывает, и 'фирма', то есть институт, никакого капитала от 'вице-президента' не получала.
Это страшно удивило Мейсона. Такой человек в его фирме не заработал бы ни одного доллара.
'Я буду нанимать инженера, смотреть, что умеет, если не умеет, буду выгонять'.
Багрецов поспешно сказал:
'На то у вас и волчий закон капитализма. А мы выгонять не будем'.
'Тогда переводить его в цех на станок'.
'Не умеет'.
'Зачем тогда платить деньги?'
'Мне трудно разговаривать с вами, мистер Мейсон, - с заметной нервозностью ответил Багрецов. - Я привел довольно редкий случай... И потом, сейчас все будет по-другому. Кстати, вы хотели проверить клапан анализатора? Тут изменилось напряжение...'
Толь Толич подошел к магнитофону и повернул ручку громкости, чтобы сделать тише.
- Дальше обыкновенный технический разговор. До конца я его не успел прослушать. Но и этого достаточно... Теперь, мне кажется, всем понятно, что дело требует особого разбирательства.
- И для этого надо задержать испытания? - иронически спросил Поярков.
Выключив магнитофон, Толь Толич надел свою академическую шапочку и, обведя глазами присутствующих, сказал многозначительно:
- Вам решать, товарищи. Но я считал своим долгом сигнализировать.
Послышался телефонный звонок. Набатников взял трубку.
- Москва? Кинокорреспондент? Когда прилетать? Пока мы никого не приглашали... 'Космическая броня'? Не знаю... Товарища Медоварова? Пожалуйста.
Медоваров побелел от гнева и отвел протянутую ему трубку.
