Сергей вставил одну кассету в деку магнитофона и включил телевизор. Он увидел Николая. Уже тогда, в 1996 году, с нервным лицом. Но его еще не тронули те черты, которые навсегда запечатлелись в глазах Сергея. И он, глядя на Николая по телевизору, все же хотел оставить в памяти последний облик полковника ФСБ: вымученного в борьбе с беспределом и до срока поседевшего.
Кассеты можно было хранить лишь как память о друге, но нельзя использовать против ФСБ. Лубянка сделает то, чего требует простая логика: повесит все преступления на покойного полковника Гришина, передающего деньги за свободу милиционера Дроновского.
Любая из этих кассет могла принести Сергею Марковцеву целое состояние: Борис Кесарев, не задумываясь, заплатил бы за нее любую сумму. На пленке запечатлена – ни больше ни меньше – его свобода и возможность перейти в контрнаступление. И ему плевать, в чьем она обличье – честного офицера или продажного.
А Латынин морщился от боли все сильнее и сильнее. Он трогал свой подбородок так, словно смотрелся в зеркало. Глядя на этого лицедея, Марк усмехнулся. И вдруг услышал резкий ответ:
– Чего ты усмехаешься, педераст?
Наверное, Латынин этим словом и поднимал боевой дух своих охранников, положенных ему согласно занимаемой должности начальника управления. Они появились за спиной Марка неслышно, как тени, пользуясь тем, что Сергей ушел в свои мысли, сосредоточившись на экране телевизора. Бревенчатые стены поглотили и звук подъехавшего автомобиля, и удар в висок, который получил журналист, стоя в прихожей над телом капитана Салогубова.
Оба были в отличной физической форме, могли дать фору любому инструктору по рукопашному бою. Они взялись за Марковцева действительно как за педераста, осквернившего их естественную ориентацию одним лишь своим присутствием. Один рывком приподнял его, схватив поперек груди. Другой – амбал за сто килограммов, одетый в мятый пиджак, бритый наголо, с устрашающими складками на затылке – припал на полусогнутые ноги, коротко замахнулся и ударил подполковника в живот. Вроде бы безболезненное место, однако он бил с умом, натренированно, и Марку показалось, что его мочевой пузырь лопнул, распространяя по всему телу страшную боль.
Вышибала знал силу своего удара и кивком головы спросил у босса: «Хватит?»
Это он знал о силе, о боли, которая взорвалась в утробе жертвы, а Латынину показалось этого мало. Очень мало. Что такое один удар? Наверное, он и не знал, что его «шкафы» одним ударом могут отправить на тот свет быка, не то что человека.
– Еще, – кивнул он, решив отыграться.
Сергей сумел разобраться в природе этого сукиного сына, такие любят поиздеваться над слабым, унизить беззащитного, не пройдут мимо бродячей собаки, чтобы не пнуть ее, насладиться ее жалобным повизгиванием.
А Марк не скулил, он в голос выл от боли, проклиная садиста, который давал ему дышать полной грудью. Ведь если бы его ударили в солнечное сплетение, самое уязвимое место, он бы задохнулся, чем ослабил бы боль, а тут гонял кислород с удвоенной энергией и прибавлял мучений.
Нестерпимая боль при ясной, незамутненной голове – что может быть хуже?
«Тварь!.. – тяжело дышал Марковцев. – Баклан по жизни».
Может, ему показалось, но у амбала, который бил его, в глазах просквозило что-то отдаленно похожее на сожаление. Для него это что-то было проявлением самого доброго, наверное, на что он был способен.
Латынин кивал еще два раза. Потом отошел к своему любимому месту у печки.
– Да… Юрий… Семенович… – в три приема выговорил Марк, продолжая находиться в объятиях вышибалы. – Тебе за каждого охранника… положено по десятке… строгого режима. Судить тебя надо было давно, по твоему окружению. Но ты хорошо устроился, живешь в стране слепых. Никто не замечает твоего роскошного дома, зверей, которыми ты окружил себя.
Сергей, почувствовав соль во рту, сплюнул на ковер и покачал головой, увидев кровь.
Латынин присел на валик кресла. В руках кочерга. Ее он, возможно, использует не по прямому назначению. Хотя почему не по прямому? Она словно выкована для таких недоносков, как Марковцев. Он и сейчас смотрится смелым, сильным, несломленным, чем продолжает наводить не страх, конечно, но легкий трепет.
«Личность?» – сам себя спросил Латынин. И не ответил. Приказал охраннику:
– Что-то он разговорился.
Амбал шагнул к Марку в тот момент, когда Сергей, чувствуя на спине ритмичное сердцебиение второго охранника, резко согнул ногу в колене, ударяя того в пах. И тут же провел очередной удар затылком в лицо. Он не сомневался, что даже после двух очень болезненных ударов вышибала останется стоять, как скала, потому тотчас же, опираясь на него, двинул ногами подступившего вплотную амбала.
И еще одно резкое движение головой, после которого Марк, высвободив правую руку, обвил ею шею охранника, впился зубами в его щеку и вместе с ним, ускоряя темп, пробежал до печки. Хороший прием, охранник даже не сопротивлялся, он сам бежал за страшной болью в прокушенной щеке, как глупый осел бежит за привязанной впереди него морковкой. Мощнейший удар головой в край кирпичной кладки, и «старейшина» с раскроенной черепной коробкой обмяк окончательно. Но Сергей, шагнув ему за спину, опускался вместе с ним, избегая получить пулю от второго, вставшего на ноги. Опускался и высвобождал пистолет из наплечной кобуры охранника.
Выстрел.
Еще один.
Лишь с третьего раза ему удалось остановить живучего амбала.
Сильный, хорошо сложенный, с кочергой в руке Латынин все же выглядел смешно перед бывшим комбригом спецназа, который в течение коротких секунд показал ему технику рукопашного боя. Сейчас Марк действительно походил на боксера-профессионала после одиннадцатого раунда: усталый, с болезненной маской на лице… получивший указание кончить противника в последнем, двенадцатом раунде.
