— А у кого же их нет? Только полное ничтожество может их не иметь.
— Вы в этом уверены?
— Уверен, не беспокойтесь. Только ничтожество способно лечь под каждого, кто выше его, и не испытывать при этом никакого чувства вины. Враги же помогают нам чувствовать себя собой, если хотите.
— Прекрасно! — воскликнул Гордеев.
— Что прекрасно? Враги?
— Нет, сказано прекрасно. И все же, вы не могли бы вспомнить, кто именно является, ну, или может являться вашим противником?
— Послушайте, неужели вы думаете, что я вот так с бухты-барахты начну тыкать пальцем во всякого, кто когда-то не в том месте перешел мне дорогу?
— А почему бы и нет? У нас это называется методом свободных ассоциаций.
— Свободных ассоциаций, вы сказали?
— Да.
— Но постойте, насколько я помню, свободные ассоциации — это что-то из фрейдизма.
— Вы угадали. Почти так.
— Но вы ведь не собираетесь избавлять меня от эдипова комплекса?
— Упаси Бог! Хотя юрист мало чем отличается от психоаналитика.
— Да? Никогда об этом не думал.
— Нас отличают масштабы. Первый помогает исцелить душу отдельного человека. Мы же врачуем целое общество. Свободные ассоциации — это мое персональное заимствование у Фрейда. Ну и как вам важняк Омельченко?
Проскурец пожал плечами:
— Ему, как он говорит, все яснее ясного в этом деле.
— Ах да, я забыл. Он идет по пути наименьшего сопротивления. Ему некогда распыляться на криминалистические технологии.
— Лена мне говорила, что вы с ним почти однокашники.
— С Омельченко? Именно, что почти. Но не более того.
— И какого вы о нем мнения?
— Лиса. Хитрая, изворотливая лиса. Вот, пожалуй, и все, что можно о нем сказать.
— Вы надеетесь эту лису одолеть?
— А разве у нас есть иной выход? Или мы его, или он нас. Особенно когда загонит дело в суд. До суда мы дойти не должны. Нужно все утрясти на берегу, иначе нас ожидают крупные издержки. Прежде всего финансовые.
— Финансовая сторона — это по моей части. Пускай она вас не беспокоит. Я пока не бедняк.
— О, Виталий Федорович, здесь вы не совсем правы. Издержки могут раздуться до таких размеров, что разорят и вас, и вашу компанию, что называется, в один момент.
Проскурец наклонил голову вперед, упершись в выставленный кулак, и тягостно проговорил:
— Юрий Петрович, мне необходимо избавиться от этого груза. Он повис на мне неизвестно за какие грехи.
— Ну, про ваши грехи мы поговорим отдельно. А теперь давайте приведем себя в порядок и кое-что все-таки обсудим.
Проскурец поднялся со своего места, прошелся в другой конец комнаты и открыл встроенный в мебель холодильник.
— Не возражаете, если мы немного выпьем?
Гордеев улыбнулся. Перед ним был живой человек с совершенно живыми желаниями и потребностями, совсем не тот чванливый «лавандос», с которыми для него ассоциировались все без исключения новые русские.
— Не возражаю, — ответил он. — Даже с удовольствием. Но только самую малость. Я как-никак за рулем.
— Ах да, я не подумал, — Виталий Федорович разочарованно нахмурился. — Тогда, если вас оштрафуют, смело записывайте на мой счет. Ведь это уже мой грешок.
— Договорились, — сказал Гордеев, берясь за рюмку.
Они выпили, немного помолчали.
В кабинет вошла Лена и вопросительно посмотрела на них.
— Как вы тут? Пришли к согласию? — И увидев в их в руках водку, радостно возвестила: — Спелись!
— А почему бы не спеться, — пустился в рассуждения уже слегка захмелевший Проскурец. — Люди мы или не люди, в конце-то концов?
Гордеев смотрел попеременно то на Виталия Федоровича, то на Лену, как бы сравнивая их, и, как ни удивительно, находил сходство. Нет, не внешнее. В этих людях была какая-то общая черта, которая особенно его привлекала. Объяснить это простыми словами было невозможно, требовалось нечто большее. На некоторое время Гордеев решил, что это просто воздействие алкоголя, но вскоре эту версию отклонил. Нет, не то. Это было что-то далекое, но при этом до боли знакомое, будто из детства, как бабушкины пирожки с капустой. Словом, в обществе этих людей он впервые за долгие годы почувствовал настоящий душевный комфорт. И еще решил, что готов сделать все, что в его адвокатских силах, чтобы вернуть этим людям их жизненное равновесие.
— Почему Волков ушел с поста гендиректора «Интерсвязи»? — спросил он, когда Лена вышла из кабинета.
— Расхождения во взглядах, — ответил Проскурец, не задумываясь.
— Чьих? Ваших и его?
— У Володи были свои личные представления о перспективах развития нашей компании. В последнее время он осыпал меня массой всевозможных упреков. Говорил, мол, я консерватор, ретроград, за деревьями не вижу леса и все такое прочее. Я же просто реалист, и оттого реально смотрю на вещи. А Волков, как мне казалось, от реальности был далек. Все наши перепалки в итоге привели к тому, что он собрался наконец с духом и решил: лучше расстаться по-доброму, чем продолжать работать в таких условиях.
— Он именно с вами не сошелся во взглядах? Или были другие, с кем он не ладил?
— Нет, только со мной. С сотрудниками у него были великолепные отношения. У нас работают в основном молодые люди, они тянулись к Волкову. Он находил с ними общий язык, я — не всегда. Такой уж я человек. И поздно меня перековывать.
— Насколько мне известно, Волков остался акционером «Интерсвязи».
— Да, как основатель компании, он имел триста тысяч акций.
— Это сколько? — поинтересовался Гордеев. — Я имею в виду в деньгах.
— До прошлогоднего августовского кризиса наша компания американскими экспертами оценивалась в два миллиарда триста миллионов. Долларов, разумеется.
Гордеев даже присвистнул.
— Вот и посчитайте, — продолжал Проскурец. — Триста тысяч акций — это примерно шесть процентов от общего пакета.
Гордеев призадумался, принявшись вычислять.
— Не утруждайте себя, Юрий Петрович, — сказал Проскурец. — Сумма, которая принадлежала Волкову, составляет от ста до ста пятидесяти миллионов долларов.
Гордеев все еще не мог отделаться от мысли, что перед ним не очередной рассказчик красочных баек про чьи-то несусветные доходы. Таких баек он за все девяностые годы наслушался бесконечное множество, от клиентов — в особенности. Он поймал себя на мысли, что невольно осматривает кабинет покойного. Квартира как квартира, в обычной панельной башне серийного образца. Глядя на это, никогда не скажешь, что здесь живет миллионер.
— «Интерсвязь» — это первая российская компания, акции которой стали высоко котироваться на Нью-Йоркской фондовой бирже, — продолжал Проскурец. — Я не хвастаюсь. Для нас самих это было полной неожиданностью. Впрочем, я ошибаюсь. Есть у нас в штате один толковый парень, для которого такой
