— Не выдумывай.
— Я не выдумываю. Я просто интересуюсь.
— Слушай, Лена, давай оставим эту тему от греха подальше, чтобы снова не разругаться на века.
Лена опустила глаза, принявшись разглядывать дно опустошенного стакана.
— Хорошо, — переменив тон, сказала она. — Давай эту тему оставим. Как у вас в «Интерсвязи»?
— Ты имеешь в виду, что говорят по поводу убийства?
— Ну, хотя бы это.
— Всякое говорят. Одни считают, что Проскурец виновен, другие — нет.
— А ты как считаешь?
— Я? — удивился Михаил. — Ты разве во мне сомневаешься?
— Нет, не сомневаюсь. Но все-таки…
— Я думаю, что у меня язык не отвалится, если еще раз скажу, что считаю Виталия Федоровича чрезвычайно порядочным, честным и совершенно чистым человеком. Этого достаточно?
— Я это и без тебя знаю. Проскурец никогда бы не пошел на такое. И не потому, что он боится неминуемого возмездия. Просто у него не та закалка. Точнее, закалка у него как раз такая, которая не позволяет ему даже думать о подобном.
— Кстати, как он дома себя ведет? Что говорит жене? Ах да, я совсем забыл, они уже два года, как не живут вместе.
— Да, а все дети в кембриджах и оксфордах.
— Да, им не до него.
— Впрочем, если Проскурца посадят, они останутся без гроша, и тогда вся их загранучеба накроется медным тазом. Слушай, Миша, его действительно могут посадить?
— Легко. С такими уликами — раз плюнуть. Сейчас не очень-то церемонятся с нуворишами. Когда некоторых судей в очередной раз прижали за взятки, у них появился большой зуб на всех денежных мешков, которых они теперь не способны развести на чемодан банкнот.
— Неужели раньше и суд покупался?
— Еще как покупался, а главное, продавался.
— Подумать страшно.
— Раньше, чтобы убить кого-то, для начала достаточно было быть богатым, чтобы выйти сухим из воды. Многие новые русские именно таким грязным образом оберегали свои вожделенные капиталы от внешних посягательств. И представь, что многим ничего за это не было. Ничегошеньки.
— Как же это? — растерянно спросила Лена.
— Суд пошумел, пошумел, адвокат привел неоспоримые доказательства их полной невиновности, и все — они на свободе. Никаких тебе громких разоблачений, никаких длительных тюремных заключений. Пресса тоже молчит, потому что туда тоже сделали массивное финансовое вливание. Тишина и покой. Таким образом на свободе многие, хотя их руки в крови по самые локти, если не выше. Некоторые из них купили себе места в Госдуме и получили депутатскую неприкосновенность. Чего тут греха таить — из-за бабок убивали и будут убивать всегда, пока Земля не слетит с катушек.
— Миша, тебе говорит о чем-нибудь фамилия Гордеев?
— Гордеев? — Федотов задумался. — Кто это?
— Адвокат, — ответила Лена.
— Адвокат? Так, дай подумать. Адвокат Гордеев.
— Он сейчас защищает Виталия Федоровича.
— Вот оно как. Нет, про Гордеева я первый раз слышу. Где его контора?
— Сейчас вспомню, — сказала Лена. — Да я тебе лучше его визитку покажу.
Лена принесла карточку и вручила Михаилу, который принялся рассматривать ее со всех сторон.
— Таганская, 34. Я знаю эту контору, — заявил он. — У меня там есть очень хорошие знакомые, толковые парни. Одного зовут Константином Булгариным. А почему именно Гордеев, а не Булгарин?
— А что Булгарин?
— Я тебе скажу, что Булгарин вытаскивал своих клиентов и не из таких безнадежных трясин, в которую сейчас угодил Проскурец.
— Гордеев потому, что Гордеев. Это моя инициатива. Можно сказать — у меня сработал нюх.
— Ну, если нюх, тогда конечно, — сказал Миша, заметно иронизируя. — Они уже встречались?
— Да, вчера днем.
— О чем говорили?
— Я не слышала. Но у них сложились довольно теплые отношения.
— Прямо теплые?
— Говорю тебе это с полной уверенностью.
— Но умение налаживать теплые отношения с клиентом — это не заслуга адвоката. Его задача — защита клиента.
— Не в этом смысле теплые. Мне кажется, Гордеев проникся пониманием. — Лена осеклась. — Черт, не так надо сказать. Понимаешь, это не просто какой-то профессиональный интерес. Это какой-то по- настоящему человеческий интерес. Нет, все равно казенно звучит. Но это именно так, человеческий интерес. Тебе понятно? — Лена произносила последние слова, едва сдерживая слезы, причину которых она не смогла бы объяснить толком.
— Мне все понятно, Лена, ты можешь успокоиться.
— Он сейчас ищет Пашкевича.
— Кто ищет?
— Гордеев. Виталий Федорович ему про него рассказал. Он говорит, что убийцу нужно искать не в «Интерсвязи», а там, где папа в последнее время вел свои дела.
— Это Проскурец так сказал?
— Да.
— И Гордеев его послушал?
— Да. А что?
— Нет, ничего, — ответил Михаил. — Просто интересно. Интересно, откуда Проскурец знает про дела Волкова. Они же, после того как Волков ушел, почти не встречались.
— Не знаю. А разве это важно? Знает, не знает, какая разница?
— Никакой разницы, ты права. Просто интересно, и не более того. Но я думаю, что Виталий Федорович погорячился, рассказав про Пашкевича. Во всяком случае, Пашкевич Гордееву ничего существенного не даст. Да Пашкевича соседи знают только как работника торговли. Он же до сих пор — сплошной почтовый ящик. Я имею в виду его законспирированный статус. Даже жена толком не в курсе, чем он там занимается.
— А почему это тебя так волнует? Я и не знала, что ты его тоже знаешь.
— Я его не знаю.
— Тогда откуда у тебя такие подробные о нем сведения?
Михаил вылил в стаканы остатки вина.
— Хочешь тост? — спросил он.
— Валяй, — ответила Лена.
— За нас!
— Что ж, весьма ёмко, — сыронизировала Лена.
Возвратив на стол уже пустые стаканы, они снова посмотрели друг на друга, но только это уже был не тот взгляд, что при встрече, а какой-то вялый, почти безжизненный. Их разделяла не то стена времени, не то пропасть мировоззрений. Словом, им больше не о чем было говорить.
17
