интересе можно очень хорошо поиграть, а кое-кого и крепенько прищучить... Турецкий набрал по внутренней связи номер Меркулова:
– Костя, у меня явилась идиотская идея.
– Да? – Меркулов выдержал паузу, как великий актер, и снисходительно пригласил: – Заходи!
А это уже точно из Верещагина, которому было обидно за державу.
Пока шел извилистыми коридорами, ковровыми дорожками и лестничными пролетами, мысль сформулировалась окончательно...
Меркулов, занимая высокий государственный и юридический пост, в глубине души оставался нормальным человеком, который, несмотря на различные, в том числе и возрастные, недомогания, и «тяпал» иной раз с друзьями, и пирожками со Столешникова закусывал, и... Словом, как в старой припевке, ставшей гимном давно прошедшей юности:
Вот поэтому ему и понравилось предложение Сани – пусть хулиганское, в чем-то мальчишеское, но несомненно талантливое.
А Турецкий, покинув кабинет, навис над млеющей Клавдией Сергеевной и сказал, что сейчас с ее помощью собирается проделать несколько чрезвычайно секретных, но очень приятных операций. Клавдия машинально подалась полной своей грудью навстречу. Турецкий не возражал бы, но он имел в виду ксерокс. И чтоб о том не знала ни одна посторонняя душа. За отсутствием лучших перспектив Клавдия предложила свою помощь. Турецкий охотно принял ее – в весьма небольших дозах и только там, где требовалась аккуратность чувствительных женских пальчиков. Он поручил ей расшить литературное изделие Красновского – Кристича, чтобы иметь возможность сделать полноценную копию отдельных эпизодов. Вся рукопись в массе своей интереса для задумки Турецкого не представляла.
Когда совместная работа была завершена, Клавдия получила наконец причитающуюся ей награду, увы, лишь малую часть желаемой – Турецкий нежно, но и очень пылко запечатлел на ее шее, за ухом, приподняв игривый локон, продолжительный поцелуй. И сознание Клавдии едва не отключилось, чтобы уж заодно предоставить в распоряжение этого негодяя Сашки и все остальное. Как это уже случалось. Но не в производственных же условиях! И разум возобладал.
Турецкий отбыл восвояси, а Клавдия принялась обильно пудрить пылающие щеки и полную шею...
Следующий этап должен был помочь ему одолеть Вячеслав Иванович Грязнов. Начальник МУРа охотно откликнулся на звонок и выслушал тезисы. Согласился. Затем сам снял трубку и позвонил в редакцию газетного еженедельника «События и люди» заместителю главного редактора Рэму Васильевичу Зотову. Тот, к счастью, оказался на месте. Правда, собирался выехать в город, но Грязнов убедил его отложить ненадолго газетные дела и посетить Петровку, 38, для беседы по поводу ряда открывшихся фактов, связанных с делом об убийстве их сотрудника, журналиста Кокорина.
Все выглядело вполне официально, хотя в голосе генерала милиции не звучало повелительных ноток. Но ведь известно, что в подобных случаях, когда приглашает чиновник такого ранга, отказываться как-то не очень прилично.
Рэм согласился, но попросил немного времени, чтобы сориентироваться в собственных делах. Грязнов не возражал. Он понимал, что, если трусость и страхи Зотова вызваны именно теми причинами, о которых догадывались они с Турецким, журналисту надо дать время связаться с куратором, поставить в известность о приглашении и оговорить дальнейшие действия. То есть ничего нового. И все это естественно. В том случае, если... Впрочем, в этом «если» Грязнов почти не сомневался. А Саня предложил совершенно отличный игровой вариант. Вот об этом и думал сейчас Грязнов.
Предложение этого милиционера было очень некстати. Рэм уж надеялся, что от него благополучно отстали: мало ли кто, что и кому обещает! А если нет почвы для общения, зачем разговаривать? Но почва, оказывается, нашлась. Рэм себя не считал трусом, но терпеть не мог ситуаций, в которых вынужден был играть роль того незавидного цветка, что, по образному выражению, болтается в проруби. В этом случае человек как бы не зависит сам от себя, подчиняясь, вынужденно, разумеется, опасному воздействию посторонних сил. Положение, в котором он оказался благодаря минутному испугу и помрачению разума – сегодня он был бы тверд и непоколебим, как скала! – вынуждало его быть предельно осторожным и ничего не обострять без необходимости.
Таким обострением ему представлялось в данный момент, во-первых, приглашение в МУР, а во-вторых, необходимость по этому поводу ставить в известность Бориса Николаевича. Глупо это все, конечно, но что поделаешь! В данном случае обстоятельства гораздо выше человека...
Тем более что если уж его «завербовали», как они полагают, то наверняка не оставляют без своего внимания, без проверок. Это обычно, как не раз читал Рэм в художественной и документальной литературе, всегда делается на первых порах, пока в агенте не уверены стопроцентно. Да и потом тоже проверяют. Недаром же Рейган с таким вкусом цитировал эту русскую пословицу! Словно указывал: все вы, русские, тут со своими потрохами.
Но все же один факт говорил в пользу Грязнова, этого Рэм отрицать не мог. Генералу почему-то верилось. Вот седому Борису Николаевичу с его Достоевским – нет. От того веяло холодом. А от Грязнова – хорошим российским прямодушием. Этот и по морде даст, и рюмку с тобой искренно выпьет. И тем не менее рисковать не хотелось.
Рэм открыл в записной книжке – век бы его не знать! – телефон, который был установлен, судя по цифрам, наверняка где-нибудь в Солнцеве, и набрал номер. Со стыдом вспомнил свою кличку – Поэт и почувствовал новый прилив неприязни к человеку, которому звонил. Там сняли трубку, спросили:
– Вам кого?
– Мне бы Бориса Николаевича, хочу ему стихи показать. Вообще-то я поэт.
– Понятно. Вы на службе?
– Да.
– Вам перезвонят.
Потянулись минуты неприятного ожидания. Наконец раздался звонок. Рэм без желания поднял трубку:
– Зотов слушает.
– Привет от Порфирия Петровича. Я слушаю тебя.
Зотов не мог не узнать этот низкий, глуховатый голос.
– Мне позвонили из МУРа, просят приехать. Что-то есть по Вадиму.
– Очень хорошо, поезжай. Вернешься – позвони, договоримся о встрече.
– А это... обязательно?
– Что, встреча? А как же! Расскажешь. Подумаем. Пока.
Крепкий крючок! Будь они все прокляты! Зачем это все, кому нужно, что за идиотские игры!.. А куда деваться?
Рэм, конечно, имел бы все основания попросить у генерала машину. Им он, в конце концов, нужен, а не они ему. Но как-то сразу не сообразил, а теперь уже неловко. Он пошел к главному редактору в надежде, что найдется транспорт, который подбросит его по Садовому хотя бы до «Эрмитажа», а там пешком два шага.
Леонтий Натанович не удивился – память о Вадиме Кокорине была еще слишком свежа – и позвонил в отдел распространения. Потом сказал, что свою машину дать не может, поскольку сам уезжает, но в обратную сторону, на «Добрынинскую», а к «Эрмитажу» сейчас пойдет «сапожок» – старый «Москвич»- пикап, развозящий газеты по киоскам, и он закинет прямо на Петровку.
– Потом расскажешь? – И махнул рукой. Главный был человек с пониманием. Он не раскачивался сам и «лодку»
свою тоже не раскачивал. Оттого с ним и работалось достаточно свободно. А уж это – свободу выбора – хлебом не корми, но предоставь журналистам...
В кабинете начальника МУРа Зотов не без удивления увидел следователя Турецкого из Генеральной прокуратуры. Который очень желал в прошлый раз выглядеть собратом по профессии. Но Рэм напрасно иронизировал по этому поводу. Он выбрал минутку и покопался в библиотечном каталоге редакции. Там в разделе публикаций на юридические темы фамилия Б. Александрова встречалась одно время довольно
