подтверждать обидную оценку? Я не прав?
Зотов неопределенно пожал плечами.
– Вот вы страдали от того, что объявили в своей газете о публикации с продолжением цикла острых материалов об эмиграции. Хорошая затея. А теперь она вдвойне повысилась в цене, поскольку автор идей уже пострадал за нее. Можно ведь и так вопрос поставить? Каково? Кстати, о вас конкретно мы с Грязновым и не думали. Как раз вам, может быть, не совсем удобно помещать под материалами друга свою фамилию. Для этого есть нейтральные подписанты, типа «отдел расследований». А вам, я подумал, возможно, стоит вообще на время подготовки материалов к публикации съездить в какую-нибудь дальнюю командировку. Чтоб вашим участием тут даже и не пахло. Верно, Вячеслав Иванович?
– Согласен.
– Вы так думаете? – поднял наконец глаза Зотов.
– Я вообще, когда говорю, обычно думаю. Это на будущее. А что касается настоящего, то я вынужден вас огорчить. Весь наш разговор сейчас носит даже не предварительный, а чисто умозрительный характер. Я не уверен, что мы пойдем на такую утечку материалов. Как считаешь, Вячеслав Иванович?
– Я почти уверен, что Генеральная прокуратура не пойдет на подобную утечку. – Грязнов был тупо- солиден и этим безумно веселил друга.
– Да, скорее всего.
Зотов почувствовал себя обескураженным. Будто его без конца водили за нос кривыми коридорами, а в конце показали жирный кукиш.
– Я хотел бы добавить два слова, Рэм Васильевич, – сказал Грязнов совсем другим тоном. – Только не обижайтесь и больше не вздрагивайте. Помните, у нас был договор, когда вы мне отдавали дневник? Я его не нарушу, будьте уверены. А в этой связи хочу дать совет, чтобы вы как можно четче смогли сформулировать тему, которую мы с вами здесь тайно обсуждали сегодня. Вы понимаете меня? Сформулировать... для себя. Генпрокуратура обнаружила некоторые личные записи Кокорина, ознакомилась с ними и, не найдя в них никакого криминала, а также сведений, не подлежащих широкой огласке, теперь подумывает – не отдать ли их газетному органу, в котором покойный журналист трудился. Вы меня понимаете?
– Понимаю.
– Вот и славно. А раз понимаете, значит, и двух противоречивых информаций быть не может. Вас отправить на службу? Или у вас другие планы на вечер?
– Лучше на работу, если можно.
– Нет вопросов.
– Скажите, а я действительно могу переговорить с Леонтием?
– А для чего, вы думаете, мы вели нашу беседу?
– Но... это реально? Или, как вы заметили, умозрительно?
– Надеюсь, что окончательный ответ на свой вопрос вы сможете получить в самые ближайшие дни. Завтра-послезавтра. Но мы отдадим вам, разумеется, не все, а лишь то, что действительно не представляет опасности.
– А там и такое есть? – неожиданно загорелся Зотов.
– Слушайте, – устало сказал Турецкий, – Рэм, вы меня просто удивляете. Удивляете и убиваете! Ну какого хрена я такую речь держал?! В расчете на кого? На дурака? Или умного, зрелого журналиста? Ну честное слово...
– Нет, – упрямо возразил Зотов, – вы же собираетесь выдать нам жалкие остатки! А зачем они? Где острота? Где цимес, наконец?
– Будут вам и булки, будет и цимес в них, все будет. И вообще, как говорил Остап Балаганову, не касайтесь пока своими лапами хрустальной мечты. Все ясно?
– Почти, но...
– Больше никаких «но». Гуляйте, думайте, обсуждайте с главным, ни в коем случае не выносите на общественность. Я не исключаю, что при благоприятном раскладе вам еще придется собирать по этому поводу всю вашу солидную редколлегию. Там есть что всерьез обсуждать, это я вам обещаю. Но для... вы понимаете, для кого? Только то, что вам предельно четко сформулировал Вячеслав Иванович. Вопросы есть? Вопросов нет, свободны. Держите, – он протянул «сморчку» руку, – и до встречи.
Грязнов тоже попрощался и вышел вместе с Зотовым в приемную. Там сказал секретарше, чтоб она вызвала дежурную машину и отправила журналиста в редакцию.
Затем вернулся в свой кабинет и широко развел руками:
– Ну знаешь!
– А ведь ты, как всегда, оказался прав, – сдался Турецкий. – Ну а как ты собираешься меня отправлять?
– Так тебе и торопиться некуда. Сейчас только седьмой час. Темнеть уж начало, но недостаточно. А в семь будет в самый раз. Я с тобой Кольку своего пошлю, пусть поиграет, посмотрит. А то что-то он у меня в последние дни какой-то смурной ходит. Влюбился, что ли? Ты мастер психологических загадок, вот и узнай. Тут ляпнешь, а человек возьмет да и обидится. Хамство в душе затаит. Против начальства.
– Ну да-а, конечно! Против тебя затаишь! Как же!.. Слушай, а чего мне, в самом деле, ждать-то?
– А наш с тобой «сморчок», по идее, должен ведь еще доложиться. Ты бы при случае узнал про этого Бориса-то Николаевича.
– Само собой. Но это для нас пока не главное. Лишний хвост, не более. Давай поеду, все равно пить у тебя нечего.
А так я хоть пораньше домой вернусь, столько времени своих не видел.
– Наконец-то вспомнил! Босяк, верно говорил про тебя Костя.
– Не ври, они у меня всегда здесь! – Турецкий стукнул себя по груди.
– Развеялся, значит, в Питере? – гнул свое Грязнов.
– Это официальная версия.
– Эх, черт возьми! – Слава потянулся так, что кости хрустнули. – Давно что-то не случалось у нас официальных визитов, а, Саня?
– Я уж подумывал было рвануть с тобой на пару в Питер! Да ведь дело такое, что опасно нынче становится. Пример нашего с тобой юридического министра оказался уж больно заразительным. Да тебе, поди, видней из своего кресла.
– Есть... – неохотно ответил Слава. – А я так понимаю, что на всех таким вот образом кризис августовский подействовал. Однова живем! А тут тебе и самая компра! Теперь ведь всякую такую технику можно на рынке приобрести. А закон о защите не действует. Все у нас наоборот... Ладно, помечтали, поехали дальше. – Он наклонился к селектору: – Саватеева ко мне.
Паб-крол по-турецки
Турецкий сидел на заднем сиденье «Жигулей» цвета мокрого асфальта. А рядом с ним, почти лежа, расположился Саватеев. На Николае был длинный плащ, как у Турецкого, и такая же кепочка, выданная из нескончаемых запасов Грязнова. Они ехали к Варшавке. Не торопились, ибо их не должны были потерять те парни, которых они обнаружили, едва выехали из служебных ворот Петровки, 38.
Люди в двести восьмидесятом «мерседесе» – машине неновой, недостаточно мощной, было видно, ждали Турецкого. Они словно знали, что он куда-то собрался, что при нем портфель, что дороги в Москве далеко не все прекрасно освещены, да и асфальт тоже – не очень. Мало ли что может случиться! Но грязновские «Жигули» тоже были очень хорошей машиной с форсированным движком да к тому же больше приспособленные для езды по кривым московским дворам и закоулкам. Так вот и ехали: первые не торопились, вторые не отставали.
Турецкий разговаривал с лежащим на сиденье Колей. Он поднимется и сядет на место Турецкого тогда, когда Александра уже не окажется в машине.
Причина «смурного» вида быстро разрешилась. Саватеев, рассказывая о том, как они держали след киллера Апостолу, дошел до таможни, затем до самой молодой таможенницы Зои Махоткиной, и тут славного сыщика будто зациклило: что бы дальше ни говорил, о чем бы ни вспоминал, повсюду исподволь всплывала эта самая Зоя, у которой такие яблоки!.. А сад, а канал через дорогу! А сама...
Саватеев словно светился в темноте. Турецкий слушал его и посмеивался, вспоминая и свою первую
