Вот и Пискарев по делам своего фонда приехал в столицу искать правду у людей, отдававших приказы. За несколько часов до отъезда ему позвонили из столицы, и какой-то адвокат Гордеев попросил встречи. Значит, кто-то из ребят попал в беду. И, хотя ему не очень хотелось встречаться с крючкотворами от Права, решил уделить тому несколько минут. Он не знал тогда, во что выльется эта встреча и что коснется она также и его лично.
Ожидая увидеть перед собой зачуханного крючкотвора-адвоката, был приятно удивлен видом интеллигентного мужчины средних лет в демократичном свитере деревенской вязки. И квартира адвоката меньше всего напоминала жилище берущего взятки. Чисто. Опрятно. Разностильно и в то же время удивительно уютно. Может быть, уют создавал громадный кожаный диван с полочкой. До войны на ней наверняка лежала вышитая кружевная салфетка и стояли слоники. Пискарев заметил жестяной овал инвентарного номера.
Гордеев заметил удивление, с которым Эдуард осмотрел комнату, и предложил ему сесть.
- Должно быть, этот диван слышал немало интересных историй. Я его позаимствовал, в бытность работая в прокуратуре. Новые времена - новая мебель. А этот мастодонт приглянулся. Его уже сжигать во дворе собрались. Спас. Вот только он еще и звуковой... - не успел предупредить гостя Гордеев.
Пискарев уже сел и чуть не подскочил, когда диван на разные пружинные голоса приветствовал его задницу. Приготовился слушать.
- Сейчас я занимаюсь защитой одного клиента. Вкратце я вам уже говорил по телефону, но знаю, что недостаточно, так что приготовьтесь слушать. Кофе? Сигареты?
Гордеев принес с кухни и то и другое. Он специально купил пачку 'Примы'.
- Я эту гадость не переношу на дух. Один раз попробовал, и хватит.
- В Рязани?
- При чем тут Рязань? Пацаном еще - дружки подговорили, потом тошнило...
- Так вот... - собираясь с мыслями, пробурчал Гордеев. - Поначалу дело казалось простеньким. Хотя само по себе появление серийного убийцы приравнивается к делам особой сложности. Подозреваемого опознали, он сознался, потом было вскрыто еще несколько убийств, и он перешел в разряд 'серийных'. Он снова сознавался в убийствах, но у меня, да и у следствия, возникли сомнения. Не оговаривает ли он себя, не покрывает ли он другое лицо. Совершенно непонятны мотивы такого поведения. Правда, в последнее время наметились кое-какие прошлые связи между потерпевшими и моим подзащитным, но все настолько шатко и умозрительно, а Фемида любит оперировать фактами, причем доказанными, а не построенными только на логике событий, что нам потребовалась ваша помощь.
- Я слушаю...
- Вы были в плену в селении Хала-Юрт.
Пискарев согласно кивнул.
- Примерно в то же время в Хала-Юрте содержался мой подзащитный. Его взяли несколькими месяцами раньше и, как сказано в представлении на награду, после оказания ожесточенного сопротивления. Впоследствии он был казнен Газаевым лично и медалью его наградили посмертно. По крайней мере, так говорят документы. Но он жив и здравствует, хотя не совсем, в СИЗО. Что вы можете рассказать кроме того, что написали в органы, о том времени, об организации побега, о самом побеге, о его участниках?
Эдик задумался.
- Видите ли, нас разделяют не только годы, нас разделяет разность пережитого. Я не жил ни при Брежневе, ни при остальных куклах. При Горби учился в школе. На ваши комплексы и захнычки плевал с высокой сосны. Они мне так же подходят, как корове седло. Понятие правды для меня и моих товарищей значитально сложнее, и оно не сводится к маленькой Правде или большой Правде. Есть личная Правда. С ней я сверяюсь и по ней оцениваю, стоит ли мне связываться с человеком или пройти мимо. Я знаю цену предательства личного и предательства на уровне государства. У Пушкина 'Пир во время чумы' - это то, что происходит сейчас в нашем обществе. И не надо мне втирать про сложности вхождения в рыночную экономику... Вы приобретали друзей за школьной партой, а я в окопах и подвалах. А чья дружба круче, мы еще посмотрим. Хотите, чтобы я рассказал о плене? У вас водка есть?
- Держу для примочек... - улыбнулся адвокат.
- Чего вы улыбаетесь. Это непросто. Я только месяца два как перестал просыпаться по ночам от каждого звука, от полоски света из кухни. Перестал, потому что нанял гипнотизера. Он мне мозги зачистил. Только поэтому могу говорить спокойно. А еще потому, что чувствую - вы не из писак, не из любопытства спрашиваете, и, если надо кому-то помочь освободиться из СИЗО, расскажу все, что знаю...
И он, словно впав в транс, монотонно, а от того особенно ужасно ровно и без эмоций, рассказал о страшном. О сороконожке, которую товарищ по рабству несколько месяцев носил с собой в консервной банке, о самой консервной банке и заточенной крышке, о минном поле, которое ставили рабы и только потому и спаслись, что сами ставили, об автобусе, катящемся под гору, о валуне и расстреле товарища, о том, как понял, что тот жив и готов пожертвовать собой, отвлекая на себя погоню, о зарезанной родственнице хозяев и сумасшедшем Жене... О колуне... Обо всем.
Когда Эдик закончил, Гордеев налил по полному стакану и показал глазами - выпей. Эдик махнул водку, как водопроводную воду.
Помолчали. Стало слышно, как отмеряют время старые напольные часы. Адвокат взглянул на стрелки и удивился: рассказ занял три с лишним часа, и это без подробностей.
- Не мог он от них уйти. У него сквозное в плечо под лопатку и где-то в области поясницы. Хотя... чего не бывает.
- Скажи, а почему ты его Николаем называешь?
- Так представился.
- Может быть, он скрывал настоящее имя?
- А зачем? Там, наоборот, все стараются рассказать о себе как можно больше. Вдруг кто-то сумеет освободиться раньше. Сообщит родственникам. Смысла нет никакого.
- И все-таки это так...
Гордеев достал фотографию Игоря.
- Этот?
- Он. Точно.
- Посмотри внимательнее.
Гордеев взял белую штриховку и нарисовал шрам.
- Нет. Шрама не было. И глаза добрые. Не такие. Впрочем, это ведь на гражданке снято? Как его зовут? C ним можно связаться? Мы могли бы ходатайствовать...
- Игорь Всеволодович Игнатьев... Родом из Рязани. Служил писарем.
- Писарем? Не может быть. Или спецназ, или десантура. Точно. Я этих ребят в деле видел, а он покруче. Словно с детства рукопашкой занимался... А говорил, москвич...
Эдик всматривался в фотографию.
- Он мне жизнь спас. Он многим жизнь спас. Я знаю по крайней мере пятерых, что уцелели под Хала- Юртом. Они все его опознают. Можете в липецкий ОМОН запрос сделать.
- Сделать запрос - не проблема. Сейчас уже поздно. На электричку ты уже опоздал. Так что располагайся на диване. Он тебя принял. Видишь, даже скрипит по-другому.
- Слушай, может, мне еще за одной сбегать? Растравил душу, мать твою...
Гордеев тоскливо вздохнул. С самого начала этого дела ему пришлось по разным причинам и с разными людьми выпить столько патентованной и не очень патентованной водки, что начал всерьез подумывать о Селигере, свежем воздухе и других прелестях свободной жизни. Но парень сидел сейчас перед ним, и глаза у него были больные. Не помог гипноз. Только время лечит таких людей. Как их назвать - Мученики Государства? Заложники Времени? Проклятые и Забытые? И Гордеев согласно кивнул. Эдик мгновенно исчез. Адвокат снял трубку и набрал Антоненко.
- Слушай, завтра с утра попроси, чтобы Игнатьева осмотрел врач. У него должно быть сквозное ранение под лопаткой и еще в области поясницы.
- Ты не мог позвонить раньше? Знаешь, сколько сейчас?
- Знаю. Только вот ты в своей кровати лежишь, а Игнатьев на нарах парится.
- Ладно... - буркнул Антоненко.
