– Идет! – Иван Петрович согласно кивнул головой. – А насчет ворот... Даже не знаю... Я вообще-то не имею права... – И вдруг махнул рукой: – А, Бог не выдаст! Вы же ведь следователь, вам небось можно...
Он поскрежетал ключом, потом рванул что есть силы примерзшую створку, и я оказался на соседней территории.
Этот двор был так же пустынен, как и тот, который я оставил за спиной, хотя заметно более ухожен, – может, потому и казалось, что он был поменьше, поуютнее сам по себе, а может, потому, что его наряду с фонтаном украшал недавно, чувствовалось, переживший пресловутый евроремонт флигилек, украшенный большим стеклянным эркером и зеленой черепичной крышей. И снова мне почудились не очень стройное пение и явственный взрыв смеха многих людей. Я тряхнул головой, отгоняя это наваждение. Пора было заниматься делом...
Теперь занесенные снегом трубы лежали у самых моих ног, и отсюда, с того места, где я стоял, были очень хорошо видны полузанесенные следы вокруг них. Снова екнуло сердце: сейчас я точно найду свою бумажку! Или, по крайности, ту самую кучку дерьма...
Я обернулся к Сидякину, который, бормоча что-то извиняющееся: такой, мол, порядок, – пытался закрыть плохо поддающийся на холоде замок.
– Вы подождите, не уходите, Иван Петрович, – сказал я ему как можно строже. – Сейчас я кое-что проверю. Если найду, – может, станете у меня понятым. Не против помочь следствию? – И, ставя ноги в полузанесенные следы, я пошел туда, куда они вели – к дальнему концу этой асбоцементной пирамиды. Немного утоптав снег, чтобы удобнее было действовать, я присел на корточки, заглянул в одну трубу, в другую и, ничего не увидев, понял, что так, на корточках, я ничего и не увижу. Однако и ложиться не стал. Сняв перчатку с правой руки, я пошарил ею в одной холодной трубе, во второй, в третьей. Ну не может быть, чтобы я ничего не нашел! Я так увлекся, что даже вздрогнул, услышав вдруг резкий, на весь дворик, крик:
– Эй, ты! Ты какого х... там! Иван, блин, ты чего смотришь-то?!
Я повернул голову на эти вопли, ко мне от живущего своей благополучной жизнью флигелька несся шкафообразный амбал – явный секьюрити, красномордый, нехорошо возбужденный – то ли от служебного рвения, то ли оттого, что только что вылез из-за стола.
– Ты не больно-то ори! – осадил его Сидякин. – Не больно ори, Вован, это следователь. По тому самому делу, понял?
– Ну, блин! – малость опешил Вован. – Только следака нам и не хватало! – Орать он перестал, но сдаваться не собирался, покатил бочку на Сидякина: – Это ты, что ли, жлобина, его запустил?.. Ну и что с того, что следователь? Пусть бы официально шел, через парадные ворота. А то влез, как шпион, подкинет чего – а мы потом расхлебывай!.. Удостоверение предъявите, – сказал он вдруг мне и продолжил, ни к кому, собственно, уже не обращаясь: – Только, блин, чуток отвлекся – там как раз Фоменко по телику, в окошко глянул, а тут, блин...
И вот под этот эпический речитатив моя уже замерзшая рука вдруг наткнулась наконец на захоронку... Не сразу поверив в удачу, я осторожно ощупал находку – тряпка, еще одна... похоже, это какой-то трикотаж, а в тряпке... В тряпке что-то холодное, тяжелое, металлическое...
Я счастливо улыбнулся, приведя красномордого секьюрити в неописуемую ярость.
– Я сказал: предъявить удостоверение! – заорал он, срываясь на визг. – Здесь частное владение, между прочим, к нам допуск только по пропускам!
Я весело посмотрел на него, посмотрел на Ивана – не ушел еще? И сказал разбушевавшемуся Вовану, вытаскивая свою находку на свет божий:
– Очень хорошо, что вы так вовремя подошли, будете понятым...
– Да ты да, блин, да пошел бы ты... – начал было Вован, но тут же и осекся, разглядев наконец, что у меня в руках.
Это была черная трикотажная шапочка – стандартная, спецназовская, как оказалось при ближайшем рассмотрении, когда я ее развернул – с прорезями для глаз и рта, а в нее, в шапочку, был аккуратно завернут не новый, видавший виды ПМ. Подумав, я надел перчатку, чтобы не оставлять на металле свои пальцы, и потянул затвор, приоткрыв окошечко для выброса гильзы. Патрон в стволе. Я выщелкнул обойму. Шесть патронов. Он или не он? Ведь если верить Соколову, из этого «макарова» стрелять должны были как минимум дважды – один раз стрелял сам Соколов, в воздух, а второй патрон истратил «чистильщик», добивая водителя Топуридзе. Но в таком случае в пистолете должно быть шесть патронов, а их здесь семь. Что за притча?! «Понятые» смотрели на меня как зачарованные.
– Все, – сказал я, – спасибо, Ваня, помог. Все видел, да? Черная трикотажная шапочка и ПМ с семью патронами. Шапочку узнаёшь?
– Вроде как узнаю, – зачарованно сказал он. И добавил, словно щедро помазав елеем: – Ну вы прямо как фокусник, Александр Борисыч.
А что?! Даже такому заслуженному коняге, как я, и то нужны похвала и восхищение!
– Спасибо, Ваня. Ты можешь идти, если торопишься. Приду потом протокол подписать, ладно? Или приглашу к себе, если со временем будет плохо. Возражать, надеюсь, не будешь? – Тут я повернулся к Вовану: – Ну что ж, молодой человек, вы, кажется, хотели проверить мои документы? Пойдемте-ка разбираться в ваш офис. Поскольку у меня разговор и к вам, к охране, и к вашему начальству.
Идя к парадному флигелю, краем глаза я видел, что Сидякин все стоит у ворот, провожая нас взглядом. У меня было такое ощущение, что ему ужасно хочется присутствовать при дальнейшем. Знакомое чувство! Будто только-только начал читать интересную книгу, только начал следить за интригой, ждать, чем все кончится, а тут у тебя р-раз, и книгу отняли...
Ну наконец-то я смог узнать, что за организация владела этим милым двориком с фонтаном, в котором сиротливо стоит болеющий, поди, всеми мочеполовыми болезнями мальчик-пис – мудрено ли, на таком-то холоде! Райский уголок в самом центре столицы принадлежал, как гласила роскошная, сияющая золотом вывеска на роскошной же, чуть ли не эбеновой, двери организации, именуемой «ЗАО „Стройинвест“.
Название это что-то пыталось сказать мне, что-то напомнить, а что, – увы, я пока не понимал...
Шибздик
Если наличие левостороннего „ниссана“ убедительно объясняло и то, почему ошибся киллер, и то, почему не сделал свое дело „чистильщик“, то в самом факте присутствия этого „ниссана“ были пока сплошные неясности. Легкий на ногу Сидорчук готов был даже лететь в Екатеринбург, чтобы отыскать там владельца машины и допросить его по всей форме. Однако Якимцев добро на такую поездку не дал, здраво рассудив, что Новый год Валерий Григорьевич Плотников, скорее всего, и так встретит дома, в столице. Вот тогда-то они у него и выяснят что надо. Якимцеву почему-то казалось, что не стоит придавать слишком уж большое значение этому „ниссану“, – тут намного продуктивнее было бы узнать, какого черта Топуридзе не поехал в то утро на своей казенной машине, а словил какого-то непонятного левака...
– Ото ж и я думаю, – охотно подхватил Сидорчук, – на кой ляд ему тот левак, если ему машина положена...
– Ну так возьми да выясни – почему, – с сердцем сказал ему Якимцев. – Если с ним самим нельзя – с женой поговорить можно...
Сидорчук посмотрел на него с каким-то непонятным смущением.
– Та вже ж поговорив, – сказал он, вздохнув, – не успел только вам доложиться, извиняйте... Жена молчит, только чего-то мнется все да вздыхает – как будто и хочет чего сказать, да никак не решится. Броская женщина, между прочим. Я спрашиваю: „Не заметили ли вы чего-то необычного в поведении мужа, когда он вернулся, или утром, когда уходил...“ Опять чего-то мнется. „Вы ж видите, – говорит, – какая огромная квартира... Тут толком ничего и не услышишь... Вечером он в тот день задержался, пришел, когда я уже, наверно, спала... Я вообще-то рано встаю, чтобы проводить девочек в школу... Это для нас святое – проводить детей в школу. Так вот, представьте, утром его уже не было. Он у нас такой занятой, горит на работе...“ Я у нее спрашиваю, – продолжал Сидорчук, – не понял, мол: что, вашего мужа уже не было или еще? Так она на меня, Евгений Павлович, обиделась даже. Хотя чего тут обидного-то? Ну, короче, не знает она, ночевал муж дома или нет...
– Не знает или не хочет говорить? Может, и правда чего-то стесняется?
Сидорчук пожал плечами:
