– Может, и так. Фактов у меня нет, а гадать не приучен... Но водитель, закрепленный в гараже мэрии за Топуридзе, показывает, что в то утро ждал шефа, как и положено, возле его дома. А когда устал ждать, то связался с квартирой через домофон. Жена Топуридзе ответила ему, что муж уехал на службу – якобы случилось шось таке срочно, что он машину не стал дожидаться...
– Ладно, – сказал Якимцев, – с этим потом разберемся получше. А сейчас времени нет, пошли пока дальше. Значит, что у нас получается? В день покушения потерпевший, по какой-то причине то ли не ночевавший дома, то ли не замеченный с вечера супругой, что, на мой взгляд, маловероятно, по какой-то – опять же неясной нам – причине, не пользуется своей служебной машиной, а едет на работу на частнике.
– Ось! – подхватил Сидорчук. – А частник, как потом оказалось, ездил на чужой машине по доверенности владельца...
– Вот именно, вот именно, – задумчиво кивнул Евгений Павлович. – И ты что же, хочешь сказать, будто эти самые киллеры, которые не смогли даже толком разглядеть, где именно сидит Топуридзе – такие в машине темные стекла, – эти самые киллеры случайно оказались у Топуридзе на дороге?!
Сидорчук аж крякнул:
– Ну вы ж даете, Евгений Павлович! Вы, право слово, так другой раз увлекаетесь... Да ничего ж я такого не говорил! Я вот и сам ломаю голову: и едет этот Топуридзе не из дома, а стало быть, маршрут его отличается от обычного, и машина-то у него чужая, – а эти гады ждут его, безошибочно определив место с самого вечера, и что самое-то примечательное – не зря ждут! И вот шо я вам кажу, Евгений Павлович. Мое такое мнение, что эти гады заранее знали и где он поедет, и в какое время, и на какой машине. Так что машина тут неспроста...
– Ну насчет последнего не уверен. Могло быть простое совпадение – обычно ведь Топуридзе ездит точно на таком же „ниссане“, только с нормальным рулем...
– Ну все равно, – не сдавался Сидорчук. – Откуда-то ведь знали они про время и место? Был бы жив водила – это было б одно, он бы нам все рассказал. А так... Мне кажется, нам без этого самого продюсера, без хозяина машины, никак не обойтись!
...И вот он наконец сидит перед Сидорчуком – невысокий, округлый, какой-то весь вихляющийся, но в дорогом костюме, ухоженный, прилизанный, благоухающий дорогой парфюмерией. Даже человек, никогда не видевший его по телевизору, и тот сразу бы догадался, что перед ним – представитель богемы, если не артист, то лицо, непременно причастное к искусству.
– Не понимаю, зачем вы меня тревожите! – капризно сказал он. – Я только-только с самолета, летал с бригадой мастеров искусств в такие медвежьи углы! Устал как собака! Прилетел специально, чтобы встретить в Москве Новый год, а тут вы, и сразу, главное, тащите в прокуратуру. Ну и как, по-вашему, это должно на нормального человека подействовать?! Неужели я что-то такое совершил ужасное, что со мной надо именно так? Тогда почему же я сам об этом проступке ничего не знаю? В чем хоть меня обвиняют-то?
– Никто вас пока ни в чем не обвиняет, поскольку ничего „такого ужасного“ вы как раз и не совершили, – весело ответил ему Сидорчук и добавил не менее весело: – По крайней мере, нам о том пока не известно тоже.
– Кого-кого, а меня совершенно не в чем подозревать, – не без жеманства отрезал Валерий Григорьевич. – Если это насчет той драки возле „Околицы“, то лично я, своими руками, – он показал Сидорчуку свои пухлые, ухоженные руки, – в ней никакого участия не принимал. А если кто-то показывает иное – не слушайте его, это все клевета! Знаете, сколько завистников в мире искусства...
Сидорчук бросил на него мгновенный взгляд и тут же спрятал глаза, чтобы не показать откровенного интереса, засветившегося в них. Он ничего не знал о драке, о которой вдруг заговорил Плотников, но сказал на всякий случай:
– К драке мы еще вернемся, а сейчас меня интересует главным образом ваш автомобиль „ниссан- максима“ 1992 года выпуска, левосторонний. Ото ж еще сразу хочу поставить вас в известность, чтобы не возникал больше разговор о том, что мы вас зря потревожили: нами руководит отнюдь не праздное любопытство. Ваш автомобиль интересует нас в связи с расследованием убийства...
Плотников смертельно побледнел:
– К-как – убийства? Послушайте, товарищ капитан, я тут ни при чем! Совершенно ни при чем, тем более что меня даже в городе не было, это все знают... И потом, машина вообще фактически давно не моя, машина при разводе отошла моей бывшей супруге Анастасии Янисовне... Она известная певица, звезда можно сказать. Ей без машины нельзя...
– Ось видите, какие интересные сведения вы нам сообщаете! А говорите, что мы зря вас потревожили... Ну-с, давайте все сначала. Машина эта зарегистрирована на вас, генеральную доверенность вы выдали на имя Ивана Ивановича Федянина, ныне покойного... Да-да, Валерий Григорьевич, покойного. Убили его. Вот мы и хотели бы во всем этом с вашей помощью разобраться.
Плотников словно вдруг потерял всю свою округлость, сник, побледнел еще больше, чем вначале, хотя больше, кажется, уже просто было некуда.
– Я все объясню, все, – простонал он. – Это недоразумение, путаница. Он, этот Иван, царство ему небесное, был наш с Настей водитель. Понимаете, мы с моей бывшей супругой оба артисты... То есть я больше продюсер, а Настя – она правда звезда, я уже говорил. Слышали, наверно, – Анаис? Это она! Я ее любил безумно. Но знаете ведь, как бывает...
– Га? – не удержался от небольшого развлечения Сидорчук. – Не знаю, ей-богу. А ну расскажите...
Плотников обиженно вскинул на него свои беспокойные глаза – нет ли в лице Сидорчука издевки, но тот умел владеть собой, ничем себя не выдал, и Плотникову не оставалось ничего иного, как рассказывать в подробностях:
– Знаете, сначала мы жили душа в душу, а потом она стала невозможной. И я ушел, как уходят настоящие мужчины: я оставил ей все – и больше того. Она сказала: оставь мне еще машину, мне ездить не на чем будет. Я говорю: пожалуйста, бери себе старую машину, а новую я, уж извини, оставлю себе. Она говорит: хорошо, только тогда отдай мне своего Ивана в придачу, пока я водить сама не научилась. И тут меня, знаете, осенила гениальная мысль, все-таки не зря я столько лет уже продюсерской деятельностью занимаюсь. Чтобы закрепить за ней шофера надолго, если не навсегда, я решил – пусть Иван ездит на машине по генеральной доверенности...
– Ну да, и машина осталась бы за вами, а заодно тот Иван информировал бы вас, что там у вашей бывшей супруги в жизни происходит, так? – совершенно одобрительным тоном сказал Сидорчук. И, не давая обиженно хватающему воздух продюсеру вставить слово, спросил: – Скажите, а где живет ваша бывшая супруга?
– О, она живет в чудесной, чудесной квартире! Я ей все оставил, всю обстановку, всю сантехнику – представляете, только-только евроремонт сделал, и вот она мне говорит: все, Лерочка, давай лучше расстанемся, я с тобой больше ни жить, ни работать не могу... Знаете, мне говорили, что у нее другой мужчина, но я не верил, думал – подурит, и все вернется... Ведь кто она без меня? Ведь это ж я из нее звезду-то сделал, товарищ капитан. Я для нее чего только не пробивал! Концерты, клипы, компакт-диски – это все я. И надо же, чем она меня отблагодарила...
Он только что не плакал, во всяком случае его двойной подбородок мелко-мелко дрожал. Сидорчук дождался, когда всхлипывающий голос Плотникова начнет стихать, и напомнил безжалостно:
– Вы таки не ответили мне на вопрос, где живет ваша бывшая жинка.
– Живет? Ну там же и живет... Большая Никитская... дом...
– Очень хорошо, – неизвестно за что похвалил его Сидорчук. – А машину где ваша супруга могла держать?
– Машину? – ненадолго задумался продюсер. – С машиной когда как. Иногда Иван отгонял ее себе под окна – он тоже в центре живет... жил; иногда она стояла на Никитской во дворе – у нас там сделан такой навес, словом, крытая стоянка для отдельных жильцов... Понимаете, – снова продолжил он свою „лебединую песню“, как определил для себя его стоны Сидорчук, – ну разлюбила, да. Это бы еще ничего, я же мужчина, я переживу. – Он все же не удержался, шумно всхлипнул. – Но ведь она зачем-то не постеснялась показаться мне на глаза с этим своим грузином! Понимаете, да? Чтобы нарочно сделать мне больно!
