Ну это все дело десятое, подумал Якимцев. Главное сейчас – выяснить подробности гибели хозяина и где он был 19 декабря... Он машинально поднял глаза вверх и опять подивился: над головой оказался аккуратный подвесной потолок.
– Что, смотрите, как тут все сделано? – спросила хозяйка, обеспокоенная затянувшимся молчанием. – Это, между прочим, Степа все сам, своими руками. Золотые руки у мужика были... Как его из армии поперли, так он ремонтом и занялся. Я, говорил, из этой трущобы картинку сделаю. Даже паркет грозился сам набрать, – дескать, как во дворце будет...
– Поперли – это как понимать? – спросил Якимцев.
– Ну уволили. Сократили его часть совсем, а офицеров... – Она махнула рукой. – Такая жизнь сразу настала, не приведи господи. Сразу никому не нужны... да вы и сами, поди, знаете. Я ж вижу – вы человек военный...
– Ось! – восхитился Сидорчук. – А чому ж вы так решили?
– Военного человека всегда видно. У военных и выходка совсем другая, не как у штатских, и голову они совсем по-другому держат...
– Ну у вас и глаз! – подыграл ей Якимцев.
– А то! – с гордостью сказала она. – Поперли – и спасибо за службу не сказали! Ладно хоть квартиру за нами оставили, даже приватизировать разрешили. Ну я-то привычная – всю жизнь за ним по всему свету. Я сразу мешочничать начала – челночить то есть. И в Польшу моталась, и в Турцию, и в Эмираты... а Степа мой тяжело переживал... Долго все никак не мог к делу пристроиться, да и что с него взять, он ведь только ать-два и знал... Руки золотые, а так их приложить, чтобы кормили, – ну никак. Я ему всю плешь проела, как он говорил, – ищи работу да ищи работу. А куда идти-то? А тут как раз дружок его Юрка объявился – тоже уволили. Ну тот всегда пошустрее был, такой проходимец! Пойдем, говорит, в банк охранниками. Ну и пошли оба-двое, и нанялись. Не армия, конечно, но вроде им даже нравиться начало. Вся охрана из своих – такие же, как они сами, вчерашние военные... А потом ихний банк трах – и обанкротился, закрылся совсем. Представляете? Снова он и без работы, и без денег. А мы уж к ним привыкли, к деньгам-то, банк неплохо платил, не то что в армии, я даже решила помаленьку со своим мешочничеством завязывать... Ну и снова- здорово – месяц без работы, другой, третий, полгода... Я его опять грызу помаленьку: мужик ты или не мужик? – Она вдруг заплакала. Потом долго сморкалась, шмыгала носом. Сказала: «Извините» – и продолжила: – Ну а тут в начале декабря приходит радостный такой – ездил куда-то, целый день его не было. «Ну, мать, кончилось мое безделье, скоро разбогатеем. И квартиру себе в Москве купим, и машину новую». Меня, говорит, Глеб Аверьянович на работу берет. А Глеб Аверьянович – это командир его бывший, тоже, как Юрка, еще с Афгана. Мы с Юркиной женой его не любили, вообще, считали – где Глеб Аверьянович этот, там и беда. Он и в спецназ наших ребят затащил, и в Африку мой Степка через него попал, и в Эфиопию, а напоследок на первую чеченскую их сманил... Слава богу, Степа тогда хоть жив остался... А мужики все только и знают: Глеб Аверьяныч да Глеб Аверьяныч, влюблены в него были – прямо как девушки. Я уж своему все говорила: дурак ты, дурак, до седых кудрей дожил, а все не научился в людях разбираться. Он вас использовал да бросил как ненужный хлам, на кой вы ему! А он мне: молчи, ничего ты не понимаешь! И, главное, все он был для них Глеб Аверьяныч, да просто Аверьяныч, а тут, когда снова начал головы-то им морочить, вдруг стали они оба его Батяней звать. Я говорю: это что еще за Батяня? Он смеется – а песню-то слышала, «Любэ» поет, Расторгуев: «Комбат, батяня, батяня, комбат...» Вот он как раз и посулил нашим дуракам что-то такое сотворить, что они разбогатеют. Ну вот и разбогатели... Увидела бы сейчас этого Батяню, – честное слово, так бы в морду ему и вцепилась, не посмотрела бы на возраст его и ордена... И всегда я знала, что он нехороший. Мы ж тут, в этих городках, все на виду друг у друга, знаем, кто чего на самом деле стоит. Да к тому же я с юности среди военных-то, огромных, здоровенных. Как девчонкой за Степу выскочила, так по военным городкам и живу... А давайте я вам сейчас фотографии покажу, вот увидите, где мы со Степой только не побывали! – Она вытащила, открыв один из шкафчиков стенки, массивный альбом тисненой арабской кожи, раскрыла его наугад. – Вот видите, какая я была!
На фотографии на фоне прибрежных скал была сфотографирована миловидная девушка в очень рискованном купальнике. В девушке, немного напрягшись, вполне можно было узнать нынешнюю Лидию Васильевну.
– Это знаете где? Это Йемен. Страна такая. Строили там нашу базу подводных лодок. Группа там большая стояла... даже не знаю, можно сейчас про это говорить-то? У нас там тоже городок был... Видите, купальник какой? Французский, между прочим. – Лицо ее вдруг стало девчоночьим, счастливым. – Приехали, поселили нас в английских коттеджах – там у них до независимости англичане хозяйничали. Большая колония получилась, и, главное, офицерам многим с женами разрешили ехать, а у нас, у русских дур, какое первое развлечение? Правильно, по магазинам. А там у них чего только нету! Ну, бабоньки наши – как из голодного края. И сразу порядки свои устанавливать: очереди – чуть не до драки. Местные все дивились: дескать, англичане себя так не вели. И все талдычили нам: не надо ругаться, русские дамы, не надо ссориться – товара, уважаемые рашен леди, на всех хватит, а не хватит – еще закажем... Куда там – мы же рашен... Сам себе страшен...
Она взялась за следующую фотографию:
– А, вот как раз! Степа со своим дружком, про которого я вам говорила.
Якимцев встрепенулся. На фотографии у тех же самых скал стояли, положив руки друг другу на плечи, два крепких хлопца в плавках.
– Вот мой Степа, – продолжала Лидия Васильевна, – видите, высокий...
Ну вот, наконец-то они могут увидеть, как он выглядит, человек, отобравший пистолет у охранника Соколова.
– А вот этот, – продолжала Лидия Васильевна, – это Юрка, про которого я вам говорила. Тоже, между прочим, совсем недавно погиб, как раз перед Новым годом...
Если их предположения верны, подумал Якимцев, это как раз и есть киллер. Он вспомнил ориентировки, разосланные после покушения на Топуридзе, – определенно этот Юрка похож на образину с фоторобота, хотя, конечно, это не факт. И тут Якимцев почувствовал, что Сидорчук пихает его в бок: обрати, мол, внимание. Не поворачиваясь к нему, Якимцев бросил сквозь зубы: «Вижу, вижу», стараясь в то же время не упустить ни слова из того, что рассказывала хозяйка, достававшая еще одну фотографию.
– А вот здесь есть и Глеб Аверьянович. Вот он. – Она показала на человека в центре большой группы военных в непривычной тропической униформе. – Это, по-моему, на Кубе. Такой жучила был! Втравит ребят во что-нибудь, те долго потом расхлебываются, а с этого все как с гуся вода! Главное – как бы все время вместе служили, только мой вот дальше прапорщиков так и не пошел, а этот уже лет десять как подполковник... Правда, Степа с Юркой – они просто десантура, а Глеб Аверьянович-то еще в молодости спецучилище какое-то закончил, на разведчика, что ли, учился... – Они, ребята, его еще грушником звали. Я у них спрашиваю: это почему ж так? Что, груши, что ли, околачивает? Они смеются: ты хоть знаешь, что такое ГРУ? Это Главное разведывательное управление Генштаба! А раз человек там служил, – значит, грушник и есть.
Ясное дело, подумал Якимцев – заводила, да к тому же с подготовкой ГРУ, этот крепыш много чего может напридумывать. А если у него еще и брежневские брови... Он вдруг снова почувствовал, что Сидорчук толкает его в бок. Непонимающе посмотрел на него, отмахнулся – не мешай!
– Скажите, – обратился он к вдове, – а у вас более поздних фотографий нет? Такой, чтобы вот на всех троих посмотреть, но только поближе к нашим дням?
– Есть, почему нет, – сказала она. – Хотя и я, и Юркина жена – мы были против их дружбы. Плохо они друг на друга влияли, – добавила она, заметив нетерпеливое выражение на лице Якимцева.
Лидия Васильевна снова принялась листать альбом, и глаз Якимцева выхватывал одно за другим изображения покойного хозяина квартиры – вот он в пробковом шлеме с двумя неграми в военной униформе по бокам, вот он у фюзеляжа самолета, покрытого камуфляжными пятнами, в компании каких-то смуглокожих летчиков, а вот он под какой-то тропической пальмой...
– Вот, нашла, – наконец сказала хозяйка. – Может, и не очень свежая, восемьдесят седьмой год, но думаю, свежее, да чтобы они все трое – уже не найти.
Евгений Павлович взял протянутую ему фотографию. На фоне какой-то глинобитной стены стоит уже знакомая троица, только здесь ребятки стали взрослее, заматерели. А у грушника Глеба Аверьяновича
