– Не против...
Владимир Довжик был однокашником Гордеева, они учились в одной группе и в студенческие годы были закадычными друзьями. А после института, как это часто случается, их пути-дорожки разошлись. Нет, они не ссорились, просто все реже и реже стали звонить друг другу, а потом и вовсе звонки прекратились – у каждого своя жизнь, свои дела и заботы.
Они устроились за столиком в открытом кафе, заказали безалкогольного пива, каждый ведь за рулем, и пошло-поехало...
– А помнишь, как мы однажды всем курсом?..
– А помнишь, как на картошке?..
– А помнишь?..
– А помнишь?..
Оказалось, что за то время, пока они не виделись, Довжик успел четырежды жениться и развестись, что у него трое детей от разных жен, что он три года работал в Южной Корее, а в «Новом экспрессе» совсем недавно, что сейчас воюет с налоговой полицией и что если бы не давние приятельские отношения с Буратовым, он бы послал эту газету к чертовой матери.
– Меня на части рвут, а я торчу здесь. Знаешь, сколько мне платят? Не поверишь!
– Так уходи.
– Не могу. Держит что-то... Верней, кто-то... Буратов держит. Не могу я его в такой момент бросить. А тут еще ты со своим депутатом...
– Вот хитрюга... – улыбнулся Гордеев. – Уже все разнюхал?
– Вычислил, так будет точней. А ты кое-что хочешь у меня спросить, но все никак не найдешь подходящего момента.
– Хитрюга...
– Спрашивай, не стесняйся. Распустили мы с тобой нюни, пора и делом заняться.
– Что за компромат у вас на Кобрина?
– Юрка, имей совесть... – укоризненно посмотрел на него однокашник. – Я помню, ты всегда был наглецом, но не до такой же степени... Тут уж, знаешь ли, дружба дружбой, а табачок...
– Тогда я скажу, что думаю по этому поводу. Вам нечем крыть. Вы понимаете, что вляпались, и хватаетесь за последнюю соломинку, рассчитывая, что за Кобриным есть какой-то грешок, что он испугается. Так вот, я в курсе всех его дел, – глядя прямо в глаза другу, сказал Гордеев. – Нет у вас никакого компромата на него.
– Юрка, совет хочешь? Настоящий дружеский совет?
– Ну?
– Не вздумай судиться с нами... Всю карьеру себе загубишь...
– Я могу сказать тебе то же самое. Не по правилам играешь, Вовка, это нечестно.
– Юрка, ты допустишь большую ошибку...
– А хочешь, я прямо сейчас докажу, что вы блефуете?
– Попробуй.
– Если у Буратова есть компромат, то почему бы его не опубликовать? К чему все эти недоговорки? Зачем нужно доводить дело до суда? Смысл в этом какой?
– К сожалению, в нашей до мозга костей демократической стране разоблачительные публикации не срабатывают. Собака лает, ветер носит. Вот тебе и ответ. Буратов жаждет этого суда. Он ждал, что вы клюнете. И вы клюнули.
– Хорошо... А если я не стану возбуждать дело, тогда что?
– Буратов очень огорчится. И опубликует документы.
– И где же выход?
– Между нами, у Кобрина уже нет выхода... Тут уже вопрос в степени общественного резонанса. Если факты всплывут на суде – это одна степень, а если в газетной статье – совсем другая, опять же, собака лает... Да и ты чистеньким останешься.
– Не могу понять, кто ты сейчас? Мой друг или адвокат Буратова?
– Твой друг, Юрка... Твой друг...
Кобрин долго молчал в трубку, слышалось лишь его посапывающее дыхание.
– Вам не кажется, что это не телефонный разговор? – наконец подал он голос.
– Я подъеду?
– Не сегодня, у меня будут люди. Завтра с утра. Но я вам уже сейчас могу сказать – подавайте в суд. Немедленно! Надо покарать этих пачкунов!
– Аркадий Самойлович, вы еще подумайте...
– Подавайте! Вы слышите меня? Я чист, как сопля младенца!
– Как слеза... – поправил его Гордеев и в следующую секунду услышал короткие гудки.
Глава 36
БАБУШКИ
– Это дело даже благородное. Защитить старушек, чтоб их не обидели злые люди.
Теперь Сынок работал с Каэсом. Никаких разбойных нападений, никаких поджогов, все чисто и мирно.
В главном здании у Сынка даже появился свой небольшой кабинетик с телефоном и компьютером.
– Чего не понять? – Сынок погладил по голове одного из щенков, которые вцепились в его штаны и тянули в разные стороны.
– Смотрите, их может быть несколько. Из-за денег люди идут на всякие мерзости.
Сынок открыл холодильник и вынул оттуда целую сырую курицу. Бросил ее щенкам. Щенки, оставив ногу Сынка в покое, тут же набросились на тушку и принялись терзать ее, разрывая на куски. Каэс с удовольствием наблюдал, как они рычат и огрызаются друг на друга.
– Хорошие собаки, – пробормотал он. – У Тагира лучшая сука в Москве была.
Щенки разорвали курицу на несколько частей и растащили по углам. Каждый старался поскорее сожрать свою долю, чтобы отобрать еще и у соседа.
Каэс весело посмотрел на Сынка.
– Вам это ничего не напоминает?
– Людей, – сказал Сынок.
– Точно. – Каэс достал блокнот, черкнул что-то в нем и вырвал листок с адресом. – Вот, найдете легко. Деньги понадобятся?
– Давайте.
Каэс вынул из кошелька несколько сотенных купюр и положил на стол.
– Ну, с премьерой вас. Хотя поздравлять заранее нельзя, я знаю...
Это был простой и старый фокус. Придуман он был еще давно, но до сих пор работал безотказно. Как, впрочем, и три «листика», придуманные еще в прошлом веке.
Действовал этот механизм так. Жили себе две бабушки божьих одуванчика. Жили одни в огромной квартире, которая по нашим временам, как известно, стоит просто бешеных денег. Ну и давали эти старушки объявление в газету, что готовы они эту площадь обменять на меньшую, с доплатой, естественно. Ну и, конечно, на объявление откликалась масса желающих. Старушки говорили, что квартира очень большая, что им уже трудно убирать такое количество комнат, что они якобы слышали где-то, что можно поменять на квартирку поменьше, а им за это заплатят. Но они в этом, дескать, ничего не смыслят, и пусть уж другая сторона занимается всеми формальностями. У другой стороны при виде таких вот отставших от жизни созданий возникало вполне нормальное желание эти создания облапошить по полной программе. Вызывался подкупленный эксперт, который квартирку оценивал не по рыночной, а по номинальной стоимости, да еще находил кучу недостатков, которые эту стоимость снижали. В результате старушкам причиталась какая-то мелочь, которой они, кстати говоря, были несказанно рады. Но когда уже почти все документы были оформлены у нотариуса, одна из старушек вдруг заявляла, что приходили другие желающие поменяться и готовы заплатить больше. В данном случае эта сумма и составляла двадцать тысяч американских
